"Татьяна Щепкина-Куперник. Дни моей жизни " - читать интересную книгу автора

Отношения у них с мамой были всегда неизменно братские, ближе, чем
дружеские, несмотря на то, что в том же самом доме на Сергиевской мы жили в
крохотной квартирке во дворе, а он, уже известный адвокат, занимал бельэтаж
окнами на улицу. Мама была у них самой желанной и дорогой гостьей, так же,
как и я.

Я любила Сашу. Он был здоровый, красивый мальчик, немножко старше меня,
и с ним было играть интересно: он то возил меня с быстротою ветра по всем
комнатам на своем велосипеде, то катал на громадном сером доге Нероне
верхом, то качал на качелях и заставлял лазать на гимнастику, вообще давал
мне то движение, которого не хватало мне в моей жизни маленького "книжного
червяка".

Но все же интереснее Саши, интереснее спокойной, апатичной и красивой
матери его, немки Марии Федоровны с ее шоколадом и "кухенами", был для меня
сам Александр Иванович. И он сыграл большую роль в моем детстве и в моем
развитии.

Как я уже упоминала, Александр Иванович был верный друг Щепкинской
семьи. Деду Петру Михайловичу он обязан был своей карьерой, так как под его
влиянием молодой кандидат на судебные должности решил посвятить себя
адвокатуре. Он до конца жизни любил и ценил Петра Михайловича как своего
лучшего друга. Он сам говорил на своем юбилее, что Щепкин с тех пор, как он
его узнал, оставался для него высшим судией, решающим все спорные вопросы
его жизни. Даже когда Петра Михайловича уже не стало, если он колебался, как
ему поступить, он мысленно представлял себе Петра Михайловича, обращался к
нему и, только решив, как тот поступил бы на его месте, сам поступал так или
иначе. Он писал мне как-то в одном из своих блестящих, остроумных, часто
глубоких писем (большинство из них вошло в книгу о нем, изданную в 1907 году
кружком его почитателей и друзей под редакцией А.Андреевой и О.Гольдовского,
ныне тоже покойного, сотрудника его):

"Меня же, когда Господь Бог судить будет, на вопрос: "Да что же ты
любил, кроме Флобера?" - непременно спасет реплика моего доброго ангела: "Он
всегда любил Щепкиных". Действительно, Елена Васильевна, Петр Михайлович,
Ольга Петровна, ты, Аля (младшая сестра моя, которую он крестил), Александра
Петровна - все мне были всегда милы, родственны, дороги - более, чем
кто-либо на свете: и для всех-то я всегда был сбоку припека".

Эта шутливая горечь, главным образом бравшая начало в том факте, что
мама когда-то отказала ему, была неправильна: все мы его любили горячо, а в
моей жизни он значил очень много. И мать моя, и сестра чувствовали его
близким и более родным, чем многих кровных родных.

Что заставило в свое время сына князя Урусова и урожденной княжны
Нарышкиной, бывшего пажа, воспитанного французским гувернером, предпочитать
всякому другому обществу скромный дом деда Петра Михайловича, где бабушка
Елена Васильевна поддразнивала его, называя "фатом", и за обедом, состоявшим
из неизменных щей с кашей и котлет, произносила ставшую традиционной фразу:
"Дайте фату еще каши", - где дедушка, любивший его нежно и ценивший его