"Татьяна Щепкина-Куперник. Дни моей жизни " - читать интересную книгу автора

довольствоваться остатками. Меня не обижали, не наказывали, меня только -
отодвигали. Я все время чувствовала себя лишней: мне не было места в маминых
объятиях, в них всегда лежала сестричка. Я все время слышала слова: "Ты
большая, уступи, отдай, отодвинься, слезь..." и т.д.

Я от природы не завистлива и не ревнива, иначе должна сказать, что
могла бы невзлюбить сестру: старшие для этого делали все, что могли. Одни
постоянные сравнения нашей наружности чего стоили: "Вот Аличка - та будет
красавица!" Даже няня, на которую я привыкла смотреть как на неотъемлемую
собственность, и та совершенно передалась Але и полюбила ее без ума. Мама
сама кормила Алю, и няня нянчила ее с первых дней, тогда как меня она
получила уже от кормилицы, годовалой. Даже когда я была уже взрослой
девушкой, няня часто раздумчиво смотрела на меня и по старческой привычке
высказывала вслух свои мысли: "Ну, Аля-то - та выйдет замуж: она высокая,
красивая. Ну, а Таня-то уж - нет!" И когда я вышла замуж раньше сестры, я,
смеясь, спросила няню, очень полюбившую моего мужа: "Как же ты, няня,
уверяла, что я замуж не выйду, - а я вышла, да еще за какого хорошего?" Няня
развела руками и недоуменно ответила: "Ну кто ж тебя знал!"

Так или иначе, много мне пришлось в жизни, как и всякому, видеть горя:
терять близких, хоронить дорогие чувства, но этих первых уроков горя, тоски
и одиночества, которые испытало мое семилетнее сердце, я не забуду никогда.

Помню, в один особенно печальный день, когда что-то очень уж
несправедливое было сделано по отношению ко мне, я решила уйти из дома! Это,
конечно, очень смешно, но тогда я переживала настоящую трагедию: подумайте!
Решиться уйти в большой чужой мир, навсегда от мамы и от няни... Я собрала
все, что мне показалось необходимым: любимое розовое "зефировое" платьице,
два носовых платка, куклу, крутое яйцо, кусок хлеба с солью, какие-то
картинки... все это свернула в узелок, с трудом надела сама теплые сапожки -
и ушла. Внимания на меня мало обращали, не обратили и тут. Были зимние
сумерки - верно, часов пять, еще не горели фонари. Двор наш казался особенно
серым и мрачным. Я спустилась с пятого этажа по узкой лестнице: это само по
себе уже было непривычно и страшно, пролеты зияли зловеще... Потом
пробралась двором к воротам и думала: "Вот выйду на улицу, позвоню в
чью-нибудь квартиру и попрошу взять меня в горничные. Я все умею: и кровать
стелить, и стол накрывать, и подметать..." Воображение уже рядом с трагедией
рисовало и занятные стороны этого приключения: мне наденут фартук и чепчик,
такой же, как у Урусовской Стеши... и будут при мне говорить
по-французски... а я вдруг скажу: я понимаю по-французски. То-то они
удивятся! С этими мыслями я вышла за ворота и остановилась в раздумье: куда
же идти? Накрапывало что-то... улица была темной и страшной, стало вообще
жутко. Я заплакала... Не знаю, чем бы все это кончилось, как вдруг знакомый
голос раздался надо мной и костлявая рука схватила меня за руку:

- Ты что тут делаешь одна?

Это была докторша "Саша Яколя". Тут все в моем сердце смешалось: и
успокоение, что кто-то свой рядом, и страх, что мне не дадут исполнить мое
героическое намерение, и тайная радость от этой мысли... Я заревела еще пуще