"Александр Щелоков. Я - начальник, ты - дурак " - читать интересную книгу автора

причем уехал с приема трезвым.
Конечно, при таких боевых возможностях понять лейтенанта, который косел
после двух стаканов, военачальнику было трудно.

СТРОГАЯ ДОБРОТА

Середина Европы. Старинный рыцарский замок на высокой зеленой горе.
Холодные сводчатые коридоры. На стенах бесчисленные охотничьи трофеи -
оленьи рога, кабаньи морды, чучела птиц и портреты, портреты. На почерненных
временем холстах, оправленных в тяжелые золоченые рамы, люди в рыцарских
латах, в генеральских мундирах, с саблями и кинжалами, в крестах и алмазных
звездах.
Все здесь призвано подчеркнуть богатство, гордыню, властность: холодные
взгляды, презрительно поджатые губы, жесткие подбородки.
Чем ничтожнее, чем тупее при жизни был обладатель титула и герба, тем
настойчивее он добивался, чтобы подчеркивалось его величие. И художники,
отрабатывая щедрый гонорар, старательно выписывали безжалостность и
честолюбие своих заказчиков. Что поделаешь, наниматели, не сделавшие для
человечества ничего доброго и полезного, были уверены, что это они творят
историю и люди во веки веков будут видеть в их жестокости и надменности
величайшую общественную добродетель.
Граф Рымникский, князь Италийский, генералиссимус Александр Васильевич
Суворов отдал военной службе пятьдесят один год. Это была жизнь, проведенная
в походах, в пороховом дыму, в крови и ужасах, среди которых смерть - не
самое страшное.
Фанфарами славы звучит география суворовских побед: Козлуджа, Кинбурн,
Фокшаны, Рымник, Измаил, Адда, Треббия, Нови, Чертов мост...
Жестокие, кровавые сражения, штыковые атаки, безжалостная рубка
кавалерийских полков... И победы, победы...
За всю жизнь - ни одного поражения!
Тем не менее Суворова, графа, князя, генералиссимуса, беспокоило, будут
ли потомки видеть в нем доброго сына Отечества, служившего ему верой и
правдой, или холодного ландскнехта, добывавшего для себя шпагой славу, в
кровопролитии удовлетворявшего честолюбие. Не потому ли, начав позировать
живописцу курфюрста саксонского Шмидту, привыкшему придавать портретам
военных облик жестокости и высокомерия, Суворов предварил первый сеанс
такими словами:
- Вы собираетесь писать мое лицо; оно открыто вам, но мысли мои для вас
тайна; скажу вам, что я проливал кровь потоками, и прихожу в ужас от этого,
но я люблю моего ближнего и никого не сделал несчастным, я не подписал ни
одного смертного приговора, не задавил ни одной козявки; я был мал и
велик, - в счастии и несчастии уповал на бога и оставался непоколебимым;
теперь призовите на помощь ваше искусство и начинайте!
И глядит на нас, потомков, с портретов Суворов, не завоеватель -
защитник. Не холодный исполнитель воли царствующих особ, а полководец умный,
самостоятельный, со взглядом живым, открытым и честным.
Суворость и человечность. Твердость и доброта. Совместимы ли эти
качества? Могут ли они соседствовать в характере человека военного, по долгу
службы посылающего в бой подчиненных, постоянно подверженного опасностям?
Однажды в откровенной беседе я спросил генерала армии Павла Ивановича