"Александр Щелоков. Хрен с бугра (Симфоническая поэма)" - читать интересную книгу автора

неделю Стрельчук был в Москве. В газету он не вернулся, поскольку суть
письма, на которое охотно откликнулись те, кто был призван казнить и
миловать, обязывала его впредь работать на ниве авиационного
изобретательства до дня, когда забудется срок, приваренный ему судилищем ни
за что ни про что.
Потом была война. Стрельчук прошел ее от первой тревоги до последнего
победного салюта. Работал на полевых аэродромах, заносил хвосты фронтовым
бомбардировщикам.
После свержения статуи Вождя с пьедестала в нашем городе к Стрельчуку
пришел сотрудник областной прокуратуры:
- Напишите прошение о реабилитации.
- Но у меня два ордена, и я уже давно на свободе, - сказал Стрельчук.
- Все верно, - пояснили непонятливому чудаку законоведы, - но в
тридцать восьмом году вас просто помиловали. Это означает, что вина на вас
висит до сих пор.
Стрельчук написал бумагу. Месяцев пять она ходила по неизвестным ему
коридорам, потом обернулась справкой о реабилитации. И мы все узнали, что на
человеке по вновь открывшимся обстоятельствам никакой вины никогда не
имелось. Право советского гражданина на освобождение от клейма врага народа,
которое многим чаще всего возвращалось посмертно, Стрельчук успел
реализовать при жизни.
Вот таким был Евгений Михайлович, который занимал место слева от
Главного и сидел тихо, частенько поглядывая в окно.
Я располагался не за столом руководства, а садился с тыльной стороны
Великого хурала. Вроде старшины роты, который шагает позади строя: чтобы
своевременно привести в чувство того, кто заснет на ходу.
По обе стороны длинного стола рассаживался Хор Мальчиков. Рассаживался
в соответствии с пониманием своего места в газете. Ближе к Главному сидели
заведующие отделами, спокойные, знающие всё наперед и не способные ничему
удивляться. Дальше шли литрабы - литературные работники, негры газетной
плантации - стихия бурливая, в любой момент готовая к бунту, не дай ей места
на газетной странице, а дай в предводители гладиатора Спартака. К счастью,
мудрость советской власти проявлялась и в том, что она оставила Спартаку
место только на футбольных полях, и горячие эмоции масс канализировались в
безопасных для системы направлениях спорами и стычками между болельщиками.
Докладчик-обозреватель, или как его у нас называли, "обсиратель номера"
, располагался справа от Главного за трибуной, на которой можно было
раскладывать газеты и конспекты речей. В тот многозначительный для
последовавших событий день "обсирателем" был Вася Зайчик.
Начиная обзор, он потер руки и сложил их на животе, точнее чуть ниже,
словно собирался в голом виде появиться в званом обществе и потому заранее
прикрывал ладошками срам.
- Товарищи! - бросил Вася первую фразу, и тут же обычная уверенность
вернулась к нему. Руки уползли с живота, и все поняли - бой начался.
Впрочем, было бы неверным считать, что атаку Зайчик вел без тактики,
напролом. Люди посредственные, как я убедился, в вопросах приспособления к
обстоятельствам всегда были и остаются великими стратегами. Все дела они
начинают с маневра и бой ведут на жизнь и на смерть одновременно.
- Товарищи! - повторил Зайчик как заклинание. - Может быть, я ошибаюсь,
но думаю, что главное в газетной работе - это действенность нашего