"Иван Щеголихин. Не жалею, не зову, не плачу... (Роман)" - читать интересную книгу автора

и на шею, надзор на вахте хлопает, щупает, иногда поймает, а чаще - нет.
Умудряются. В рабочую зону вольняшки приносят или бесконвойные зека, хотя
риск большой, могут законвоировать. Вольняшкам тоже грозят неприятности,
анкету могут подпортить. В лагере разливаешь по стаканам и - будем здоровы.
Но, бывает, и бутылку приносят. Когда мы с Волгой сошлись в первый раз
потолковать один на один, он выставил бутылку армянского коньяка - высший
шик. Мы не пили с ним каждый день, перепадало изредка, но с похмелья и он
чумел, и я ходил сам не свой, решили завязать. И вот являюсь я подшофе, иду
от стенки к стенке, а тут ещё хирург рулады пускает: "Будь проклята ты,
Колыма-а, что названа чудной планета-а-й..."
Сели мы с Волгой у печки в углу возле операционной, никто нам не
мешает. В первые дни Волга ходил по больнице с шестёркой-поводырём, но скоро
освоился и знал все больничные закоулки как свои пять пальцев. Он не унывал,
хотя ослеп недавно, уже в нашем лагере. Для меня такой оптимизм загадка. Я
всегда примерял чужие недуги на себя - выдержу ли? Вижу, туберкулёзник
харкает кровью, но спокоен, без паники, иногда улыбается, а я думаю, вдруг
такое со мной случится, как я себя поведу? Или гипертоник лежал у нас,
совсем молодой, кровоизлияние в мозг, инсульт. Я себя настраивал на худшее,
учился терпеть, чтобы любой недуг для меня не стал неожиданностью. Волга,
надо сказать, держался молодцом. Ночью ему не спится, он привык в карты
шпилить, лучший стирогон Гулага, а днём дрыхнет. Сидим в тепле, я доволен, я
недавно спасся. Волга чует мою взвинченность и ждёт подробностей, как я там
на свободе лихо подженился, сошёлся с медсестрой в закутке, так что, не будь
жлобом, излагай подробно и не спеша. Даже, если не повезло, сочини, приври,
так надо. Однако, прежде чем рассказывать про любовные утехи, я признался
Волге, что тащил на себе конвоира.
"Как, на себе?- переспросил Волга. - Мусора - на себе?" - В голосе его
угрожающая растяжка. "Обыкновенно тащил, под микитки, до самой вахты". -
"Порядочный каторжанин дал бы тебе немедля в рыло. Тащить на себе мусора!" -
"Это ещё не всё, Волга, - продолжал я азартно, словно стремясь наказать его
за упрощение сложностей. Он мне свой блатной катехизис, а я ему правду
жизни. - Мы ещё пистолет потеряли".
Волга расхохотался: "Ну, ты романист, фантаст, ох, Евгений Павлович,
хватил ты сегодня спиртяги, давай трёкай дальше, только не забудь место мне
указать, где потеряли, сейчас сбегаю, подниму".
Я ему рассказал всё, как было. Волга захлебнулся от негодования.
"Фраера, ну фраерюги! Да тебе за это!.. - Он не находил слов. - Да тебя все
подряд запрезирают. Завтра ты потеряешь уважение всего лагеря. - Волга
ярился, ярился, ходил передо мной от стенки к стенке, шипел на меня, шипел,
скоро ему надоело, и он спросил с детским любопытством: - Ну и что, ты его в
своих руках держал? Какой марки? Тэтэшник?" - "Держал и в своём кармане
тащил. Настоящий ТТ с обоймой".
Волга сел, Волга встал, Волга заметался взад-вперёд, не находя себе
места от жгучей досады. "Да ты знаешь, что значит здесь, на нашем штрафняке
в Хакасии, заиметь зекам оружие? Это свобода всему лагерю! Эх, Евгений
Павлович, вот так мы и пропадаем. Тащил пистолет и сам вернул его мусору -
ну ни в какие ворота! Никогда в жизни не признавайся в своём позоре, помяни
моё слово, опарафинят тебя навек, никакая медицина тебя не отмоет, под
нарами будешь свой срок досиживать".
Меня уже стало злить, какого чёрта, в конце концов, он меня поносит!