"Иван Щеголихин. Не жалею, не зову, не плачу... (Роман)" - читать интересную книгу авторасмотрели, как вскрывают патологоанатомы, но сами не прикасались. Лагерь
всему научит, тем более, моя задача знать и уметь как можно больше. На втором курсе мы проходили в анатомичке неврологию, требовалось скальпелем и пинцетом выделить тонкие ниточки на всём протяжении нерва со всеми его ответвлениями. Ассистентка по анатомии Наталья Арнольдовна Урина поручила мне отрабатывать самый сложный нерв - фациалис, лицевой, на женском трупе. Я это с блеском сделал, выделил все паутинки, но в тот самый день, когда надо было демонстрировать ювелирную мою работу, труп со стола убрали. Оказалось, женщина погибла от укусов бешеного волка, только сейчас узнали, а вирус бешенства очень стойкий. Убрали труп, но я не взбесился - ещё одно доказательство, что препарировал на отлично, не порезал пальцы и не ввёл себе вирус гидрофобии. Был в лагере терапевтом, начал работать хирургом, почему бы не овладеть ремеслом прозектора? На вскрытие пожаловал Комсомолец, молодой кум из новеньких, блондин, спортсмен, на кителе комсомольский значок, фамилия Стасулевич. Он прибыл к нам после милицейской школы и с первых дней начал шустро проявлять себя, гонялся по лагерю за отказчиками, остановит, возьмёт за пуговицу и начинает воспитывать, где твоя сознательность? С ходу ему прилепили кличку. Как-то пришёл к нам в больницу и сказал примечательную фразу: лишение свободы способно не только исправлять осуждённого, но и развивать антиобщественные черты его личности. Зачатки такие у меня всегда были. А в общем, Стасулевич не лютый, вполне симпатичный, и фамилия не плебейская, удивительно даже, как его приняли в милицию. Пошли в морг. Пульников начал меня перед Комсомольцем нахваливать - грамотный врач, вы не смотрите на его формуляр, он уже перешёл на пятый курс, когда его забрали. Начал я с черепа, как положено, хотя мы головы не касались, но так надо. Делаю круговой распил. Твёрдая, надо сказать, черепная кость, пила идёт как по железу или саксаулу сухому-пресухому. Над бровями, над ушами, через затылок делаю аккуратную шапочку, чтобы не повредить мозговые оболочки. Вставил в распил расширитель и дёргаю - не так-то просто, кое-как оторвал крышку с хрустом, не успел поймать, и она покатилась по полу, брякая, как черепок разбитого кувшина - вот тебе первый промах, не мастер. Комсомолец пишет. Пойдём дальше. Провожу широким ножом от подбородка до лобка, вспарываю внутренности. Подробности лучше опустить. Печень в норме, селезёнка в норме, посмотрим, что так с почками. Перед трупом нет той растерянности, как перед живым, когда видишь кровь, слышишь, как бьётся сердце, ткани пульсируют, жизнь трепещет в твоих руках. В морге уже ничего не пульсирует, можешь, не спеша всё рассмотреть. Справа почки не оказалось. Ищу-ищу - нет почки. Либо врождённая аномалия, либо я по неопытности не туда полез. Обшмонал все внутренности, - даже следа никакого. Это же позор, не могу найти почку. А хирург меня так нахваливал. "Что там у вас?" - Комсомолец переминается с ноги на ногу. Холодно в морге, карандаш у него в варежке, а мои руки только в резиновых перчатках, но мне не холодно, у меня цыганский пот на лбу. Диктую: "Правая почка отсутствует". Комсомолец пишет, и я вижу, как пригнулся к столу и застыл Пульников - он уже обо всём догадался. Ищу левую почку, нахожу сосудистую культю, я её собственноручно вчера перевязывал, убеждаюсь - левой почки нет. Культя есть, надёжная, наша, операционная, ни один шовчик не разошёлся, ни |
|
|