"Юрий Сбитнев. Прощание с Землей" - читать интересную книгу автора

раз - ответит. Другой раз спросишь - сморщится, словно кислого чего
попробовал, а глаза станут грустные-грустные, даже печальные. Вздохнет,
дескать, ну что за болтуны такие по горам ходят, и ответит с неохотой и
обязательно в укоризну добавит:
- Миного, миного разговариваешь...
Зато по вечерам, когда ляжет небо на кручи, когда протечет оно в
ущелья и теснины и зажжет крупные, чуть лохматые в лучистости звезды,
когда костер вспугнет черным зверьем крадущуюся темноту, у всех нас
развязываются языки. Я расскажу что-нибудь для затравки, а там Федор
включится, и уж обязательно свое скажет Назари.
И рассказ его, всегда один за вечер, необычен и наивен по первому
впечатлению, даже чуточку глуповатый, отзовется потом в душе не осознанной
поначалу глубиной, диковатой мудростью вознесенного над миром вечного
камня, тайной этой Великой горной страны.
А иногда по вечерам, сев лицом к ушедшему за холодные пики ледников
солнцу, Назари поет, подогнув под себя ноги. Поет долго и длинно, высоко
поднимая голос и замирая, прислушиваясь, как бежит ущельем эхо, все ниже и
ниже, словно бы скатывается с высоты. Сперва думали мы, что так молится
Назари, но песни эти никак не вызывали в сердце смирения или жалобы. К
тому же я замечал: на Востоке молитва сосредоточена в мудром молчании.
Позднее, когда сроднились наши души, когда стали мы друг для друга
братьями, я узнал, что Назари поет свои песни. Сам сочиняет и поет.
Одну из них мы перевели и, положив на музыку, пели на базе партии.
"Понапрасну словом не сори, слово не монета в кошельке", - пелось в
той песне...
Вроде бы притомилась щука, клев ослабел, и на блесну все чаще стали
набрасываться окуни. Добро, если садился окунишка граммов на четыреста, но
зачастую теребила блесну и цеплялась на якорьки добыча чуть побольше
приманки.
Я уже собирался было подвести итог и прикидывал, как доставить улов
Казимировне, моей хозяйке, которая из щучьего филе умела творить такое,
что не то чтобы пальчики оближешь, но и руки проглотишь, как вдруг услышал
за своей спиной:
- Дратите, Кужмити.
В Инаригде меня величают только по отчеству, и звучит это как
Кужмити.
- Дратите, Кужмити.
Два эвенка, оба Каплины, тезка - Василий и Осип, сидели на корточках
за моей спиной. Подошли они неслышно, может быть, и сидели так вот уже
долго, ожидая подходящей минуты для разговора. И вот она, по их мнению,
настала, эта минута.
- Здорово, ребята.
Эвенки заулыбались, зашарили по карманам. Осип достал самодельную, с
длинным мундштуком трубку, сладко зачмокал, присасываясь и громко глотая
слюну, прикурил. Василий запалил самокрутку. Вяло и сладко запахло дымком,
сразу стало как-то уютнее на реке и потянуло к разговору. Но я молчал,
видя на лицах своих друзей - а в маленьком эвенкийском селении у меня все
были друзья - великую охоту свести нашу встречу к выпивке. Оба вчера по
случаю субботы крепко выпили и колобродили допоздна, а вот теперь желали
одного - "поправиться", как говорил Федор. А поправиться, опять же по