"Неправильный Дойл" - читать интересную книгу автора (Джирарди Роберт)

6

Старая таверна в Виккомаке стояла в строительных лесах. Говорили, что в ней однажды останавливался Вашингтон. Если верить табличке перед входом, реставрацию этого здания финансировала какая-то компания, занимающаяся отоплением и кондиционированием воздуха, и через год на этом месте откроются офисы и пивной бар под названием «Парик и молоток». Большинство колониальных[12] зданий вниз по Мэйн-стрит были выкрашены в яркие цвета, что придавало двухсотлетним доскам обшивки холодный виниловый блеск и делало пришедший в упадок город похожим на Уильямсберг.[13]

Дойл ощущал витавший в воздухе запах денег, пока шел по мощенной кирпичом дорожке мимо здания бывшей долговой тюрьмы, недавно переделанной в центр развлечений для туристов. Обогнув лужайку, он приблизился к ряду невысоких ухоженных колониальных домов. Это место прозвали Аллеей Юристов, поскольку здесь располагались все адвокатские конторы в городе. Третье здание выделялось среди остальных своей благородной ветхостью: на водосточном желобе облупилась краска, над слуховым окном не хватало черепицы. Скрипучая вывеска гласила: «Уиткомб, Кеттл и Слау, адвокаты». Войдя внутрь, он увидел Уиткомба и Слау, которые уже ждали его. Кеттл присутствовал посмертно, в виде портрета, неодобрительно взирая со своего места над каминной полкой на еще живых партнеров.

Уиткомб с некоторым усилием поднялся с мягкого кресла и взял руку Дойла в дрожащие ладони.

– Тим, позволь выразить тебе мои соболезнования, – сказал он скрипучим, еле слышным голосом. – Старина Бак был одним из последних настоящих людей в этом городе.

– Спасибо, – ответил Дойл, изо всех сил стараясь скрыть потрясение. Он помнил шестидесятилетнего Уиткомба, худого и энергичного, наполненного неиссякаемой жизненной силой. Он никогда не выглядел старше условных тридцати девяти. За последние двадцать лет Уиткомб постарел больше чем на полвека. Теперь это был сморщенный старик с восковым лицом. Старомодный темный пиджак висел на его плечах, как тряпка. Пряди тонких седых волос приподнимались, словно тянулись к чему-то на потолке.

Слау, поспешно встав из-за письменного стола, долго тряс руку Дойла, потом придвинул стул, чтобы Дойл сел. Казалось, этот второй поглотил сущность Уиткомба, как паук, высосавший свою добычу. Чуть за пятьдесят, круглый и розовый, с густой шапкой черных волос, он чем-то напоминал Дойлу фотографии оперных певцов тех времен, когда еще не были придуманы диеты и холестерин.

Дойл сел. Юристы заняли свои места, последовала минута неприятного молчания. Из холла доносилось громкое тиканье напольных часов. Комната была заставлена толстыми синими корешками Свода законов штата Виргиния. Гипсовые плечи и глазные впадины на бюсте какого-то забытого юриста были покрыты тонким слоем пыли.

– Ну что ж, вот вы и вернулись из Испании, – наконец произнес Слау.

– Да.

– Насовсем? – спросил Слау, и что-то в тоне его голоса заставило Дойла насторожиться.

– Более или менее, – ответил Дойл.

– Мы с женой провели в Испании медовый месяц, – хрипло прошептал Уиткомб. – Это было перед самой войной. Мы приплыли на старой «Нормандии» в Гавр и на поезде проехали по Франции…

– Не думаю, что мистеру Дойлу интересны ваши воспоминания, Фой, – прервал его Слау.

– Нет, продолжайте, пожалуйста, мистер Уиткомб, – возразил Дойл. – Как поживает ваша жена?

– Она умерла, – печально произнес Уиткомб, хотел что-то добавить, но внезапно принялся кашлять. Сначала кашель был глухим, потом резко усилился и превратился в отрывистые судороги, которые охватили все его тело.

Дойл терпеливо подождал минуту, потом встревожился.

– Давайте я принесу стакан воды, – предложил он.

Все еще кашляя, Уиткомб отрицательно помотал головой. Скрестив руки на груди, Слау невозмутимо смотрел, как его партнер краснел, ловя ртом воздух. Уиткомб издал длинный хрип, после чего ему ненадолго полегчало. Затем последовал новый взрыв кашля, еще громче, чем первый.

– Фой, я сам разберусь с мистером Дойлом, – громко сказал Уиткомбу Слау. – Почему бы тебе не принять лекарство?

Уиткомб молча кивнул, все еще кашляя, поднялся из кресла и пошел к двери. Перед тем как выйти, он обернулся и поднял тощий палец. Этим жестом он хотел сказать что-то очень важное, может быть предупредить, но Дойл не смог ничего прочесть в покрасневших глазах старого юриста. Тот отвернулся и исчез в холле. Его кашель слышался за входной дверью, на дорожке, у лужайки перед зданием суда, становясь все тише и тише.

Слау нагнулся вперед.

– Это все его легкие, – сказал он, постукивая пальцами по груди.

– Я понял.

– Он, что называется, наполовину на пенсии. Теперь дела большинства клиентов веду я. Но именно сегодня он захотел прийти, чтобы повидаться с вами.

– Я очень ценю это, – сказал Дойл. – Этот человек был адвокатом моего дяди почти пятьдесят лет. И его другом.

Слау нахмурился.

– Ну что ж, теперь перейдем к делу.

– Разумеется, – ответил Дойл.

Слау подошел к заваленному бумагами итальянскому комоду у стены и начал в них рыться; большой женоподобный зад слегка колыхался в такт его движениям. Он был настолько круглым, насколько может быть круглым человек. Не оперный певец, подумал Дойл, а скорее Шалтай-Болтай. Но он знал, что за плюшевой, рыхлой внешностью этого человека скрывается железная воля.

Слау был этаким редким видом, юристом-самоучкой. Родители неизвестны, рос в сиротском приюте, затем оказался' в районе Чесапика – по ночам потрошил кур на конвейере птицефабрики Робертсона в Коулвилле. Потом он устроился клерком у Кеттла и в свободное время читал все книги про законы, что попадались ему в руки. Через пять лет он с первой же попытки сдал экзамен на адвокатскую практику в Виргинии, не посетив ни одного занятия в Высшей юридической школе. Виргиния была последним штатом Америки, где существовал такой подход к закону – эта традиция восходила к временам Джефферсона[14] и Томаса Пейна,[15] – когда закон ограничивался комментариями Блэкстоуна[16] и несколькими томами прецедентов в кожаных переплетах.

Наконец Слау принес конверт из манильской пеньки, вытащил белый листок, вырванный из блокнота, и протянул его Дойлу.

– Не общепринятый документ, – сказал Слау, – но совершенно законный. Оставить вас одного?

– В этом нет необходимости, – ответил Дойл, взял этот блокнотный листок и стал читать.

Дойл дочитал завещание дяди Бака, проглотил комок, вставший в горле, аккуратно свернул листок и положил на стол.

– Ну и что теперь?

Слау протянул ему пачку документов с яркими закладками.

– А теперь вам нужно поставить подпись и свои инициалы в тех местах, где вложены закладки. Потом мы встретимся в суде по делам о завещаниях и наследствах. Судя по тому, как выглядит эта папка, месяца через два-три.

– Суд по делам о завещаниях и наследствах? – нахмурился Дойл. – Это обязательно?

– В округе Вассатиг – да, – грустно сообщил Слау. – Появление перед судьей предписано законом.

Дойл взял документы и несколько минут их просматривал, так, для видимости. С таким же успехом они могли быть написаны на китайском. Затем он поставил подписи, инициалы, где было нужно, и вернул бумаги адвокату.

– А вот что произойдет после суда, зависит от вас, – откинулся в кресле Слау, и на мгновение Дойлу показалось, что в глубине его спокойных глаз промелькнуло нечто злобное и холодное. Но он не был уверен, а момент был уже упущен.

– Завещание вашего дяди в качестве особого условия оговаривает, чтобы вы позаботились о мисс Пич. Полагаю, именно это он имел в виду. Нет нужды говорить, что эта фраза не является юридическим термином и на суде ее можно интерпретировать по-разному. Вы являетесь единственным наследником. Таким образом, вы обладаете правом ликвидировать все имущество и разделить доходы по своему усмотрению. Кроме того, существуют другие поводы задуматься. Под ними я подразумеваю налоги на недвижимость, определенное количество неоплаченных долгов… – Слау постучал пальцами по столу, и Дойл почти услышал, как его мысли щелкают, словно кнопки калькулятора. – Послушайте, если вы не против, оставим это дерьмо.

– Валяйте, – сказал Дойл.

– Есть очень разумное предложение купить «Пиратский остров».

Эта новость была неожиданной. Существовали строгие правила районирования,[17] установленные еще в те времена, когда Бака заставили продать остаток перешейка Службе национальных парков. Дойл открыл было рот, но Слау махнул жирной розовой лапищей и принялся обстоятельно подводить итог разногласий Бака со службой, большая часть которых была уже знакома Дойлу.

В 1954 году, когда Служба национальных парков приступила к объединению сосновых пустошей, солончаковых болот и барьерных островов, которые впоследствии стали именоваться Национальным природным заповедником округа Вассатиг – шестым по количеству туристов на Восточном побережье, – Дойлы владели причиняющим неудобства клином земли, размером в восемьсот акров. Он тянулся от городка до побережья, включая глинистую возвышенность на ближней стороне дюн, где за шесть лет до этого Бак Дойл построил пристань для яхт и «Веселый гольф на Пиратском острове». Эта земля перешла к потомкам Финстера Дойла непосредственно от окнонтококов, после истребления этого злосчастного племени союзом англичан и нантикоков в самом начале XVIII столетия. Это подтверждала большая красная восковая печать королей Англии и печати поменьше, принадлежавшие губернатору колонии и ее представителю. Документы хранились в массивных переплетах в суде Виккомака, подтвердившем права Дойлов. Но Служба национальных парков не интересовалась историей. Она объявила о суверенном праве государства отчуждать частную собственность. Бак опротестовал это право. В известном смысле – как блестяще заявил на суде Фой Уиткомб, выступивший в качестве защитника, – Дойлы сами являются местным видом, как опоссумы, птицы, белки и другие представители живой природы, которых собралась защищать Служба национальных парков, создавая заповедник. Это дело прошло все инстанции: от решения местного суда до апелляции, от апелляции до отмены судебного решения, от одного судебного запрета до другого, от окружного суда до главного суда первой инстанции и до высшего суда штата в Ричмонде. В конце концов стороны пришли к компромиссу. Кроме площадки для веселого гольфа и пристани для яхт Баку позволили сохранить за собой 25 акров земли вокруг них, но на очень необычных условиях…

– …таким образом, следуя условиям соглашения, на месте «Пиратского острова» никогда не могут быть построены новые сооружения, – заключил Слау. – Существующие постройки могут быть разрушены или переделаны, но только после долгих лет волокиты и предварительного одобрения архитектурной комиссией из Службы национальных парков. Тим, это значит, что вы теперь являетесь владельцем маленькой полуразвалившейся площадки для гольфа, убыточного бара, закрытого ресторана, полудюжины заплесневелых, почти съеденных термитами хижин для туристов, которые никто не снимает уже лет тридцать пять, и совершенно непригодной пристани Для яхт на двадцать мест, со сгнившими сваями и каналом, занесенным илом до самого залива. Так дела обстоят сейчас, и так будет всегда – не будет ни новой квартиры, ни нового дома, ни новой пристани для яхт, ни нового отеля или мотеля, ничего. Так что не слишком обольщайтесь. Кроме того, основное соглашение покойного со Службой национальных парков распространяется на любое последующее владение. Вы это понимаете?

– Да, – осторожно ответил Дойл.

Слау сцепил пальцы и закрыл глаза. У него были бледные веки, испещренные фиолетовыми сосудиками. Взглянув в окно, Дойл увидел, как к зданию суда по кирпичной дорожке патрульный ведет шеренгу скованных цепью заключенных в оранжевых комбинезонах.

– Нет, мне кажется, что вы не понимаете. Не совсем понимаете, – произнес Слау, его глаза широко открылись, как у куклы. – Этот пункт делает вашу собственность самым большим «белым слоном»[18] на всем побережье. Финансовым обязательством, которое обанкротит даже самого ответственного собственника. В данный момент доходы с «Пиратского острова» не могут покрыть даже уплату собственных налогов.

Он облизнул губы маленьким розовым язычком.

– И все же, несмотря на это, нам позвонил местный предприниматель и предложил двести десять тысяч долларов за вашу собственность. Он готов потратить много денег – больше миллиона долларов, – чтобы освежить ресторан и бар в тесном сотрудничестве со Службой национальных парков.

– А как насчет площадки для гольфа?

– Насколько я понимаю, площадку для гольфа снесут для постройки дополнительной парковки.

– Площадку для гольфа снесут? – Такая перспектива вызвала внезапную боль в животе. Он не мог представить Вассатиг без «Веселого гольфа на Пиратском острове Дойла».

Слау кивнул.

– Скажите, а почему этот предприниматель так желает купить этого – как вы назвали? – «самого большого „белого слона" на всем побережье»? – спросил Дойл.

Слау задумался, колесики в его голове начали вращаться.

– Он немного романтичен, – сказал он. – Кроме того, он может позволить себе беспечно тратить деньги.

– А у этого беспечного романтичного предпринимателя имя есть?

– Честно признаться, он пожелал остаться неизвестным.

У Дойла сжалось горло от предчувствия. Он хотел было сказать о разрубленном пополам опоссуме и записке с угрозой, но сдержался. Вместо этого он разглядывал выцветший восточный ковер на полу, гипсовый бюст неизвестного юриста. Слау нервно ерзал в своем кресле. Прошла минута, потом Дойл резко поднялся и пошел к двери.

– В общем, мне нужно идти.

Слау проследовал за ним в холл мимо старинных часов до входной двери.

– Скажите, по крайней мере, что вы думаете по этому поводу, – взмолился юрист.

Дойл помедлил, держась за медную ручку, которая выпустила наружу с облегченными карманами многие поколения клиентов. «Пиратский остров» был не более чем средством к существованию, пришедшим в упадок третьеразрядным развлечением для туристов, но Дойлы жили на этой земле с самого начала, и ему действительно никогда не приходило в голову продать ее. Где же тогда дом, если он принадлежит кому-то другому?

– Не продается. Я решил восстановить ресторан. – Эта мысль только что пришла ему в голову. – Я управлял рестораном, знаете ли. В Испании.

Дойл надавил на ручку, дверь открылась, и он вышел на освещенную тусклым солнцем лужайку у здания суда, а Слау отступил в сумрак своего офиса, словно погружаясь в темную воду. Холодный ветер шумел в голых ветвях дубов в маленьком парке за долговой тюрьмой. По обеим сторонам памятника жертвам Гражданской войны стояли два артиллерийских орудия. Одно было полевым орудием времен испано-американской войны, другое – гаубицей неопределенной модели. Оба блестели черной антикоррозийной краской, отбрасывая Удлиняющиеся тени на траву.