"Михаил Валерьевич Савеличев. Иероглиф (Повесть: Хоррор)" - читать интересную книгу автора

было дано Знамение. Знамение о том, что он Избран.
До тех пор он не подозревал, что за его Помощью стоит что-то еще, кроме
собственной совести, собственного желания и собственного везения, всегда
сводящими с теми, кто в нем нуждался. Он иногда легкомысленно к ней относился -
позволял себе неделями ничего не делать, болея, валяясь на диване и разглядывая
сонных мух. Теперь этому должно положить конец. Прочь легкомыслие, прочь
неверие! Изыди.
Размышляя о своем нечаянном открытии, он стал подумывать - не признаться ли
ему, не исповедаться ли отцам веры? Поколебавшись, он отверг это. Не нужны ему
ни отцы, ни сыновья, ни ученики. Мороки с ними. Не успеешь оглянуться, как
продадут за тридцать серебряников, распнут и будут плевать в лицо, смеясь. У
него слишком много забот.
Он больше не позволял себе расслабиться. Это теперь его Крест, его Работа,
пусть и приносящая наслаждение.
Этой ночью он точно знал куда пойдет. После Знамения такое тоже стало в
порядке вещей. Он мог сказать - какая улица, какой дом, подъезд, квартира. Знал
и кто это будет - женщина. Знал - какое Орудие выбрать, какой План применить,
чтобы Нуждающийся получил по заслугам.
Неспокойные времена требовали скромности и незаметности в одежде. Поэтому он
снял с вешалки запачканный грязью плащ с начищенной бляхой ночного курьера,
надел его, взял со скамейки форменную желтую кожаную сумку на широком ремне с
погнутой сверкающей пряжкой, которую он вместе с бляхой ежевечерне чистил
пастой, положил внутрь Орудие, нацепил сумку так, что она, как и у всех из
гильдии курьеров, висела на животе, предохраняя от нечаянного удара ножом,
натянул вязаную шерстяную шапочку, найденную за городом в заброшенной бане,
посмотрел на себя в треснутое зеркало, где трещина проходила точно по шее,
покрутил головой, убеждаясь в обмане зрения, проверил - закрыты ли краны, из
которых и так давно ничего не капало, и отключен ли газ, который давали только
по великим праздникам, к сожалению уже отмененным, выключил свет (электричество
в городе почему-то не иссякало) и вышел из квартиры.
На лестнице никто не встретился, и это не очень озаботило - он подозревал,
что в девятиэтажке, наполовину расстрелянной сумасшедшей "Черной Акулой", живет
один, а остальные съехали в более спокойный район. Он прошел мимо выломанных и
целых дверей, перебрался через горки битого кирпича, стекла и железа, упавших с
верхних этажей, разнесенных реактивными снарядами, поскользнулся на чем-то
липком, сгнившем и дурно воняющем и, наконец, выбрался на свежий воздух,
пахнущий дождем, холодом и порохом.
Небо было чистым от облаков и звезд, словно его заклеили черной бумагой.
Быстро оглядевшись, как крыса на скотобойне, он надел на избитые и изрезанные
ноги новенькие высокие ботинки на толстой тяжелой подошве, которые до дрожи
боялся обо что-нибудь ненароком ободрать, и, чувствуя разливающееся в ступнях
тепло, сразу потянувшее в сон и зев, встряхнулся и бодро зашагал по улице,
выпятив грудь, дабы бляха его бросалась в глаза вольным стрелкам и драгунским
стаям. Вероятность того, что его могли прихлопнуть не за грош, а просто
развлечения ради, была достаточно велика (не в пример той, самой главной
вероятности), но до сих пор на него никто не покушался, а от случайных
"отморозков" ему удавалось всегда очень удачно нырнуть в кстати подвернувшиеся
проходные дворы.
Нуждающийся жил недалеко, а Помощь предстояла несложная. Всего-то надо было
пройти один квартал, к тому же ярко освещенный, войти в двухэтажный домик, в