"Владимир Савченко. За перевалом (научно-фантастический роман)" - читать интересную книгу автора

задохнулся.
Неподалеку высилась веерная пальма с шероховатым стволом в темных и
серых кольцах. Берн азартно поплевал на руки и полез, смеясь своей прыти,
полез, как папуас - не карабкаясь, а будто взбегая ногами и руками. Он
добрался до чуть-чуть подрагивающих вееров без передышки. Внизу были
маленькие домики, из них выходили маленькие люди. Солнце из красного стало
оранжевым. Легкие шеренги облаков плыли над корпусами-волнами Биоцентра.
- Эге-геееей! - закричал профессор: просто так, попробовать голос.
"...еей!" - отдалось в деревьях.
- "Мяу-у!" - передразнил внизу кто-то из биологов.
Это отрезвило Берна: что это он, действительно как кот? Он полез вниз.
"Что со мной творится?" И вспомнил: тело! Он чувствует новое тело.
...Нет, оно не новое - его. Вот коричневая родинка у ключицы, пятна от
прививки оспы ниже левого плеча; вот старый, довоенных времен, шрам на боку,
память о студенческой демонстрации, потасовке с полицией - врезал один
кованым ботинком по ребрам. Но дело не в том: под кожей с метинами жило не
прежнее тело сорокалетнего мужчины, поношенное и деформированное нездоровой
жизнью, а крепкое, налитое гибкой силой тело двадцатилетнего атлета. Оно-то
и было настоящее, его!
Нет-нет, надо точно вспомнить: в каком, собственно, смысле оно - его?
Ведь и в двадцать лет он был не такой - сутулый анемичный юноша. А сейчас -
ого-го, оля-ля! Берн напряг бицепсы, высоко подпрыгнул, схватился за
горизонтальную ветку клена, подтянулся, метнул тело вперед, перекувырнулся,
в воздухе, стал на ноги. "Вот это да! Я никогда не умел так делать".
От толчка желтые листья клена сбросили на него дождь росинок. Он
засмеялся от щекотного наслаждения и изумился еще одному открытию: кожа
умела коротко и резко подергиваться, чтобы сбросить каплю влаги, как у
молодых лошадей. Минуту он забавлялся: клал на бедро травинки, веточки - и
сбрасывал их движением кожи.
Так поэтому оно и его: владение всем в себе? Нет, вспомнил Берн, есть и
сверх того еще, самое главное: он выбирал. Полурастворенный в биологической
жидкости, когда к нему сходились щетины зондов и электродов, он
необыкновенно много знал - чувствовал (или это жидкость знала?) о себе, о
телах человеческих и иных. Он знал не слова, не числа - что-то большее:
чувственную суть каждого органа, мышцы, жилки, взаимодействия всего этого,
телесную идею себя. Он проникал в это сначала неуверенно, с тайной жутью, но
чем далее, тем спокойней. И, постигнув возможности, стал выбирать -
собирать, конструировать свой биологический образ: чтобы не слишком могуч,
это лишне, но и не тщедушен, чтобы и по характеру, и по внешности, и
главное - по миру сему было в самый раз. Поэтому и получилось его тело, в
большей степени его, чем данное при рождении.
Берн осмотрелся. Ива у домика Тана была в ржавой охре, клены сияли
чистой желтизной, кусты вдоль фотодороги пылали багряно. Все это странновато
выглядело в темно-зеленом обрамлении лиственниц, кипарисов, пальм, плюща, но
все равно - признаки поздней осени. "Долгонько же надо мной трудились. И вот
он - я!"


[Image005]