"Розмэри Сатклифф. Орел девятого легиона " - читать интересную книгу автора

руками, и оба рухнули вниз. В ушах у Марка стоял треск раскалывающегося
дерева и пронзительное ржание лошадей; небо и земля поменялись местами, и
все так же, не разжимая объятий, противники оказались под бьющими копытами,
под колесами и острыми серпами.
Потом колесница перевернулась и навалилась на них всей тяжестью - тогда
вокруг Марка сомкнулась тьма.

ГЛАВА 4
ПОСЛЕДНЯЯ РОЗА УВЯЛА.

По ту сторону тьмы была боль. Долгое время только она одна и
существовала для Марка. Сперва белая, слепящая; потом она притупилась,
сделалась красной, и сквозь красный туман он стал неясно различать
окружающий мир. Рядом двигались люди, свет ламп сменялся дневным светом;
Марка трогали чьи-то руки, иногда во рту появлялся горький вкус, за которым
неизменно следовал мрак. Но все было спутанным, ненастоящим, как бывает на
грани сна и яви.
Но однажды утром он услыхал, как трубы играют утреннюю зорю. Знакомые
звуки прорезали туман в его сознании, как клинок меча разрезает спутанную
пряжу, и с ними вернулись другие, знакомые реальные ощущения: утренняя
прохлада, коснувшаяся лица и обнаженного плеча, отдаленный крик петуха,
запах коптящей лампы. Марк открыл глаза и увидел, что лежит навзничь на
своей узкой кровати в собственной комнатке. Прямо над ним -
бледно-аквамариновый квадрат окошка на темно-золотистой плоскости стены,
освещенной лампой, в окошко видно: на крыше напротив, на темном коньке
командирской столовой, спит голубь, и силуэт его вырисовывается на фоне
рассветного неба с такой четкостью, с таким совершенством, что Марку
показалось, будто он различает каждый пушистый кончик торчащего перышка. Еще
бы ему не различать: ведь он сам вырезал эти перышки, сидя на корнях дикой
оливы в петле реки... Хотя нет, то была другая птица... Спала последняя
пелена тумана, окутывавшая его мозг.
Стало быть, он все-таки не умер. Он немного удивился, но ни капли не
взволновался. Он не умер, но ему было очень плохо. Боль, которая сперва была
белой, а потом красной, все еще жила в нем. Она больше не заполняла весь
мир, но охватывала всю правую ногу сверху донизу: тупая, пульсирующая боль,
внутри которой вспыхивали искры более резкой боли. Мучительнее он ничего не
испытывал, если не считать того мига, когда ему прижали ко лбу клеймо Митры
и у него потемнело в глазах. Но и боль оставила его равнодушным. Он
припомнил подробно все, что произошло до того, как он потерял сознание -
случилось это так давно, еще по ту сторону мрака, и поэтому тревоги он не
чувствовал. Сигнал, прозвучавший недавно на валу, мог означать лишь одно:
крепость благополучно пребывает в руках римлян.
Кто-то зашевелился в наружной комнате и встал в дверях. Марк с трудом
повернул голову - она стала такой тяжелой! - и увидел гарнизонного хирурга в
перепачканной тунике, с покрасневшими веками и с многодневной щетиной на
лице.
- А-а, это ты, Авл, - проговорил Марк; язык тоже тяжело ворочался во
рту. - У тебя такой вид, будто ты месяц не спал.
- Ну, не месяц... - Хирург быстро подошел к постели, когда Марк подал
голос, и склонился над ним. - Хорошо, очень хорошо, - добавил он,