"Жозе Сарамаго. Поднявшийся с земли " - читать интересную книгу автора

благословляет двоих, а получают его благословение трое: вон как выпирает
живот под юбкой, а иногда и подол вздернут. Если же нет, если невеста
девственна или хоть не беременна, то все равно - не поздней чем через год
родит. Если все ладно, то обычно так: одного кормит, другого носит, не
успела опростаться, как уже снова не порожняком. Здешние люди живут в
грубости и невежестве, хуже, чем животные: у тех хоть течка, они следуют
законам природы, а тут муж придет с работы или из кабака, завалится в
кровать, и то ли вино его разгорячит, то ли бабий дух раззадорит, то ли
усталость разохотит, - вот он без всякой ласки-нежности и подмял под себя
жену - в деревне другим способам любви не учены, - и пошло его семя в самое
женское нутро, а мужу и невдомек. Хорошо хоть, что чужих жен не брюхатят, но
своя семья прибавляется, дети растут - не убереглась я... Мама, есть хочу, и
вернейшее доказательство того, что Бога нет, - в том, что он не создал людей
овцами - щипали бы траву по лугам - или свиньями - ели бы желуди. А люди,
даже если им приходится есть траву или желуди, должны сначала оглядеться по
сторонам, потому что сторож на то и сторож, чтоб сторожить, у сторожа глаз
приметлив и ружье пристреляно, и, оберегая собственность Норберто, влепит он
тебе пулю в ногу или просто убьет. А кроме сторожа, есть еще и гвардия: она
тоже застрелит, если ей велят, а то и не дожидаясь приказа, но может
обойтись и более гуманными методами: оттащит в тюрьму, спиною расплатишься
за причиненный ущерб. Попробуйте черешни, господа, возьмите штучку -
потянутся на том же черенке еще три-четыре, а у многих окрестных
латифундистов свой собственный уголовный кодекс и своя домашняя тюрьма. В
этих краях закон не дремлет, как бы мы жили, не будь властей?
Растет семья, растет, несмотря на то, что мрут детишки от детских своих
болезней, от неудержимого поноса, растекаются ангелочки жидким дерьмом,
гаснут как свечки, опухают у них руки и ноги, вздуваются животы, и так
страдают они день за днем, до тех пор, пока не придет их час: тогда они
раскрывают глаза, чтобы увидеть напоследок солнечный свет; ну, а не
повезло - так умирают в потемках и в тишине спящего барака, а когда утром
мать проснется и увидит, что ребеночка уж нет, тогда и начнутся крики и
вопли - всегда одни и те же, потому что матери, у которых умирают дети,
ничего нового придумать не в силах. Отцы же... нет, отцы не плачут, отцы на
следующий день идут в таверну, и вид у них такой, что они сейчас убьют
кого-нибудь - не попадайся под руку. Возвращаются они по домам пьяные,
никого они не убили - никого и ничего.
Мужчины далеко уходят на заработки, ищут, кто бы заплатил побольше. В
глубине души все они - бродяги, носит их по всей округе неделями и месяцами,
и домой они возвращаются для того только, чтобы сделать жене еще одного
ребенка. А остальное время они работают на расчищенных от дубовых рощ
землях, а ведь с точки зрения пахаря, каждая капля пота - что капля пролитой
крови, эти же несчастные работают как каторжные, целый божий День, иногда и
ночь прихватывают, пальцев обеих рук не хватит, чтобы подсчитать рабочие
часы, круглые сутки не просыхает на них от пота рубаха и так - две недели
кряду. Когда приходит время отдыха - не знаю, уместно ли здесь это
выражение, - они валятся на охапку соломы, грязные, измочаленные, и всю ночь
напролет стонут и бредят - ох, плохо тогда верится в слова падре Агамедеса,
который возвращается домой, отобедав, как всегда по воскресеньям, у
Флориберто, и хорошо отобедав, судя по тому, как звучно, на всю округу, он
отрыгивает.