"Жозе Сарамаго. Поднявшийся с земли " - читать интересную книгу авторакоряга, словно цельный столетний дуб взвалили на тебя, и делаешь первый шаг,
как далеко поленница, а товарищи смотрят, а десятник думает, наверно: Выдержит или нет? Если выдержит, молодец. Вот именно, надо быть молодцом, надо выдержать, надо донести корягу, а лопатки трещат, сердце заходится - надо не ударить в грязь лицом перед десятником, он ведь скажет потом Адалберто: А этот Мау-Темпо - ну, не Мау-Темпо, другое какое-нибудь имя - молодец, какую корягу один донес, а посмотреть на него - в чем только душа держится, это было зрелище, хозяин. Так все и будет, но пока ты сделал только третий шаг. Тебе уже хочется скинуть корягу на землю, об этом молит тебя твое надрывающееся тело, но душа - если у тебя есть право обладать душой, - но дух - если ты сумел обзавестись духом - говорит тебе: нельзя, лучше надорвись, но не оплошай на своей родной земле, ты не слабак, лучше умри, но не опозорься. Эти громкие слова произносятся уже две тысячи лет, с тех пор, как Христос понес на Голгофу свой крест, а о той казни, что происходит сейчас, никто говорить не станет, а он едва поужинал вчера и совсем не обедал сегодня, а еще полпути, в глазах туман, что ж это за муки, Господи, а все смотрят и кричат: Не донес! Не донес! Не донес! - и тогда ты - уже не ты, но ты и не животное, и тебе повезло, потому что животное упало бы, распласталось бы под грузом, а ты идешь, ты человек, ты обманутая жертва грандиозной всемирной махинации, играй, забавляйся, чего тебе еще надобно? Жалованья не хватает на еду, но жизнь - это забавная игра. Еще чуть-чуть, слышишь ты, и ты чувствуешь, что снова вернулся в этот мир, что же вы на меня навалили, сжальтесь, помогите, если всем взяться, на каждого придется совсем понемногу, но нет, нельзя, это дело чести для тебя, ты и сам потом слова не скажешь с тем, кто тебе сейчас поможет, вот на этом-то вас быть, - герой, чего уж там, герой, товарищи кричат "ура!", теперь ты не последний, десятник важно говорит: Здорово! Ноги у тебя дрожат, ты залит потом, как мул после тяжелого перехода, тебе больно дышать, ох, как колет в боку, ох, как колет, но ты бедный невежественный дурачок, ты не знаешь, что растянул или порвал себе связки, ты и слов-то таких не знаешь... Работа, работа. Теперь на заработки уходят далеко от Монте-Лавре, на угольные копи Инфантады, многие приводят с собою семьи - одинокие живут вон в том бараке, а семейные - в этом, они занавешивают койки рогожами, циновками или просто чем придется, а дети спят там же, где родители. Яростно жалят их комары, но днем, правда, еще хуже: днем тучей налетают москиты, их столько, что рябит в глазах, а от их жужжания звенит в ушах, верно говорили умудренные жизнью старухи: Не увижу я больше моих внуков, умру в разлуке с ними... - бабушкам ли не знать, как превращается детское тельце в одну сплошную рану - за что ж такие муки? - как эти маленькие прокаженные ложатся спать, завернувшись в рваные тряпки, а в животе бурчит - сколько ни дай, все мало, они ж растут, - а утешиться им нечем: это родители потихоньку шарят впотьмах, сплетают тела и вздыхают - без этого не проживешь, - и потом наступает тишина - ну... ну... - а рядом другая пара тоже обнимается - охи да вздохи, - кому-нибудь одному захотелось или же обоим сразу - и все дети, ночующие в этом огромном бараке, лежат в темноте с открытыми глазами, лежат и прислушиваются. С вершины пробкового дуба в ясную погоду виден Лиссабон - как он близко, оказывается, а мы-то думали - на краю света живем; так ошибаются те, кто ничему не учился, кто ничего не знает. И на ветку, где, глядя на |
|
|