"Жозе Сарамаго. Еванглие от Иисуса " - читать интересную книгу автора

его следствием, заставляли прочих относиться к нему с уважением, обратился к
Иосифу с вопросом, осведомясь, как намерен тот поступить в том весьма
вероятном случае, если Мария, чьего имени он, впрочем, не назвал, не
разрешится от бремени до истечения сроков, отведенных для переписи. Вопрос
этот носил, так сказать, характер академический (если позволительно нам
употребить сей термин применительно к месту и времени нашего повествования),
поскольку лишь счетчикам-переписчикам, превзошедшим все хитроумные тонкости
римского права, под силу было бы разрешить такой казус, как появление на
переписи женщины на сносях. Сказал Симеон: Мы все идем на перепись, а как
записать того, кто во чреве жены твоей: какого пола будет младенец, да
притом не исключено, что носит она двойню, а близнецы могут оказаться
братьями, сестрами или же братом и сестрой.
Иосиф, гордящийся тем, что он правоверный иудей, и не подумал в ответе
своем прибегнуть к обыденной восточной логике и сказать, что если, мол,
обнаружились в законе упущения и прорехи, то и подчиняться ему он не
намерен, а если Рим не сумел предусмотреть такие и подобные случаи, то,
значит, и спрашивать надо с дурных законодателей. Нет, Иосиф, оказавшийся
перед вопросом столь трудным, надолго задумался, перебирая в голове
возможные ответы, а ответ должен быть таков, чтобы и показался сидевшим
вокруг костра неопровержимо убедительным и был в то же время блестящим по
форме. Но вот наконец по длительном размышлении он медленно поднял глаза,
которых все это время не сводил с пляшущих языков пламени, и сказал: Если к
последнему дню срока, отведенного для переписи, сын мой еще не родится, то,
значит, Господь не желает, чтобы римляне узнали его и внесли в свои списки.
Ого, ответил на это Симеон, ну и самонадеян же ты, раз берешься судить, чего
желает Господь, а чего нет. Господу ведомы пути мои, исчислены шаги мои,
ответил Иосиф, и слова плотника, которые мы можем найти в книге Иова,
значили в данном случае, что здесь, перед присутствующими и не исключая
отсутствующих, Иосиф признает свою покорность Господу, заявляет о
послушании, то есть чувства его восстают против дьявольского наущения, на
которое намекает Симеон, что он якобы тщится разгадать таинственные желания
Вседержителя. Именно так, должно быть, понял его старец, потому что
промолчал в ожидании, а Иосиф заговорил снова: От начала времен печать того
дня, когда человек является на свет, и того дня, когда он покидает его,
оберегаются ангелами, и один лишь Господь прихотью своей волен печати эти
сломать: одну - раньше, другую - позже, а иногда - обе разом, обеими руками,
а бывает, так долго не ломает Он печать чьей-то смерти, что подумаешь - Он и
забыл про нее. Иосиф помолчал, словно сомневаясь, продолжать ли, но все же
проговорил с лукавой улыбкой: Не хотелось бы, чтобы наш разговор напомнил
Ему о тебе, Симеон. Сидевшие у костра рассмеялись, но втихомолку: слова эти
значили, что плотник не сумел сохранить целокупный запас уважения, какого
заслуживает старец, даже если груз прожитых лет пагубно сказался на разуме
его и мало смысла в речах его.
Симеон же, гневным движением запахнув хламиду, ответил: Быть может, Бог
сломал печать твоего рождения прежде времени и тебе нечего было появляться
на свет, раз ты так нагло и непочтительно ведешь себя с теми, кто старше
тебя, кто живет, а стало быть, и знает больше. Сказал на это Иосиф: Ах,
Симеон, ты спросил меня, как поступлю я, если сын мой не родится до
окончания переписи, а ответить на твой вопрос не мог, ибо не знаю римского
закона, как, думаю, и ты тоже. Не знаю. Но ведь ты сказал. Что сказал, то и