"Владимир Санин. Одержимый (повесть)" - читать интересную книгу автора

Перышкина, изощрялась в своем искусстве Любовь Григорьевна, вечерами в
кают-компании крутились фильмы, в каютах сражались в шахматы, будто и не
было никаких треволнений, мир и благополучие снизошли на СРТ "Семен Дежнев"
за эти недели. Чернышев в обществе появлялся редко, на обсуждениях
отмалчивался, вообще как-то ушел в тень и поблек. Подлинным хозяином
экспедиции стал Корсаков.
В один из этих дней произошло то, чего я ждал и боялся больше всего:
редактор прислал очередное, на сей раз грозное предупреждение, и я со
вздохами уселся за первый очерк. Такая штука, как вдохновение, для
журналиста непозволительная роскошь, наш брат-ремесленник работает не для
вечности, а на ширпотреб; однако мне решительно не писалось, из-под пера
выходили одни лишь банальнейшие строчки, вроде насоветованных когда-то
Чернышевым: "Особенно отличились старпом Лыков, тралмастер Птаха, матросы
Воротилин и Дуганов". Вроде бы и результаты были получены многообещающие, и
сама необычность экспедиции могла заинтриговать читателя, и люди на борту
имелись интересные, и события происходили, а на бумагу просилась какая-то
"баранья чушь". Я чувствовал себя серым и бездарным, мысли в отупевшем мозгу
ворочались с проворством карпов на дне пруда, из которого спустили воду, и
после нескольких бесплоднейших часов я с отвращением отбросил ручку.
И вдруг понял, что дело вовсе не в моей бездарности, и не в том, что я
отвык от письменного стола, и не в усыпляющей качке - все это одни
отговорки; просто я совсем не знаю, как, что и о ком буду писать. Более
того, если две недели назад мне казалось, что будущих персонажей я аккуратно
расставил по полочкам, то теперь было ясно, что они наотрез отказываются
повиноваться и скачут с полки на полку, про себя посмеиваясь над
околпаченным автором. Так, общим любимцем экипажа оказался Федя Перышкин,
которого я чуть было не записал в отпетые, а самым близким мне человеком все
больше становился Никита; зато поскучнел и вечно исчезал из каюты Баландин,
уж слишком безоговорочно и неожиданно для меня приняли позицию Корсакова
Ерофеев и Кудрейко; в то же время, став хозяином экспедиции, что-то потерял
Корсаков и совсем разочаровывал Чернышев.
От его фанатичной жажды деятельности не осталось и следа, он на
удивление быстро и сразу сдался: вулкан потух, о былых и бурных его
извержениях напоминали только протокольные записи. Никак не укладывалось в
голове, что Чернышев, каждое слово которого совсем недавно весило столь
много, превратился в зауряднейшего члена экспедиции; кощунственно звучит, но
если бы сегодняшний Чернышев покинул судно, экспедиция нисколько бы не
пострадала: на мостике и так командовал Лыков, с которым у Корсакова
наладился превосходный контакт.
Теряясь в догадках, я пробовал объясниться с Чернышевым, однако то ли
он разгадал мои намерения, то ли и в самом деле ко всему и ко всем охладел,
но стоило мне к нему зайти, как он начинал зевать, охать, жаловаться на
радикулит и норовил улечься в постель, яснее ясного давая понять, что
никаких душеспасительных бесед вести не желает. В конце концов, я обозлился
и перестал навязывать ему свое общество. Видимо, решил я, угроза начальства
слишком на него подействовала, а раз так, то одержимость его недорого
стоила, желание сохранить свой пост оказалось сильнее, и, следовательно,
личность капитана Чернышева отнюдь не такая незаурядная, какой я нарисовал
ее в своем пылком воображении. Да, отнюдь не такая. Если человек мужествен
перед лицом стихии, но дрожит как лист на ветру перед начальством, пусть о