"Владимир Санин. Одержимый (повесть)" - читать интересную книгу автора

обидно, ведь на суше порошок зарекомендовал себя совсем неплохо. Но если уж
быть честным до конца, друг мой, сия неудача не из тех, о которых долго
скорбишь. По большому счету, наши с вами ошибки - это ошибочки, мелкие уколы
самолюбия; настоящая, огромная ошибка, достойная статьи в энциклопедии, по
плечу только гению - вспомните хотя бы Роберта Коха с его туберкулином или
"Выбранные места из переписки с друзьями" Гоголя. - Баландин оживился,
чувствовалось, что размышлять на эту тему ему интересно. - Впрочем, гению
труднее всего, он слишком одинок, потому что всегда идет против течения: в
истории человечества не было ни одной гениальной идеи, которую сначала не
подняли бы на смех и не осыпали оскорблениями, ибо каждая новая идея
раздражает своей дерзостью и вызывает ненависть к ее создателю. Поэтому в
личной жизни гениальные люди чаще других бывают несчастны. Но когда гений
умирает и рожденная им идея начинает свое победоносное шествие, люди
спохватываются и вспоминают лишь о том, что он сделал для человечества, а не
о том, в чем ошибался, с кем жил и какие черты его характера были несносны
для окружающих. Меня коробит, когда иные исследователи выкапывают интимные
письма великого человека и с энтузиазмом, достойным лучшего употребления,
перетряхивают давно остывшее постельное белье... Паша, я очень отвлекся,
верный признак старческой деградации, как в рассказе Марка Твена "Старый
дедушкин баран"; мы говорили об ошибках: так вот, мое отношение к ученому во
многом определяется тем, как он их признает. Ошибки цементируют наш опыт, их
не надо бояться, они, если хотите, необходимы, ибо развивают способность к
сомнению - нужно лишь своевременно их осознать. Иначе - крах. Это необычайно
важно, Паша: если человек упорствует в своих ошибках и даже норовит
превратить их в победы, он безнадежен, нет веры ни ему лично, ни его работе.
И в этой связи на меня произвело большое впечатление, что Чернышев
безоговорочно признал ошибочность, неточность своего маневра: в тех
обстоятельствах - вы, конечно, помните, что страсти на обсуждении легко
могли вспыхнуть - не всякий решился бы на это. За такую принципиальность и
самокритичность я готов даже простить ему чудовищный выпад по адресу моего
носа.
- Какой выпад?
- Он заявил, что таким носом можно расщепить атомное ядро! - Баландин
оглушительно заржал и, вытерев слезы, пояснил: - Это когда я на мостике чуть
не вышиб окно.
- Грубиян! - не очень искренне возмутился я.
- Ерунда, - отмахнулся Баландин. - Мой нос послужил темой для острот не
одному поколению студентов. Пусть смеются, лучшей разрядки не придумаешь.
Знаете, что я заметил? Человек без чувства юмора не способен к научной
работе, ему не хватает воображения и критического отношения к себе. Юмор -
великая штука, Паша, если человек обижается на шутку, он либо глуп, либо
тщеславен, либо то и другое. В смехе есть нечто такое неуловимое,
возвышающее нас над рутиной повседневной жизни. Представьте себе мир, из
которого исчез юмор, - это была бы катастрофа, сравнимая с той, как если бы
исчезло трение. Я вовсе не собираюсь идеализировать нашего капитана, но ценю
его, в частности, за то, что он любит шутку и не становится в позу, когда
сам оказывается ее объектом. Ну а крепкие словечки - вы больше меня видели,
Паша, и лучше знаете, как говорят, глубинку: без них, как без смазки, наши
подшипники срабатывают со скрипом... Чувствуете, качнуло? Мы отходим от
причала. Паша, если б вы знали, как я не люблю качку...