"Владимир Санин. Одержимый (повесть)" - читать интересную книгу автора

на Федю, которому все равно кто, лишь бы юбка была... А Жирафик у вас
забавный, - она улыбнулась, - как я его пожалею, сразу краснеет и начинает
про свою жену рассказывать, какая она у него заботливая и славная. Пейте
компот, домашний. Не обиделись на меня, Паша?
- Ничуть, - со вздохом сказал я. - Хотя, признаюсь, меня больше бы
устроил другой десерт.
Мы рассмеялись.
- Не все сразу, - лукаво сказала она, - этак вы и всякое уважение ко
мне потеряете. У нас рано темнеет, Паша, не заблудитесь?
Я сердечно поблагодарил за гостеприимство и стал прощаться.
- Выдам вам секрет, Паша, - уже в коридоре сказала она. - Жалеет
Архипыч, что взял вас, не любит он, когда выносят сор из избы.
Темнело, тротуар был скользкий, и я шел осторожно. Из-за угла
показалась знакомая долговязая фигура, я отпрянул в сторону.
- Будьте любезны, - послышался голос Баландина, - здесь нет таблички,
это дом номер З?
Прохожий подтвердил, и Баландин, потоптавшись, двинулся к подъезду, из
которого я только что вышел.
Эх ты, Жирафик!

ИЛЬЯ МИХАЙЛОВИЧ
Баландин явился в пять утра, сразу улегся спать, и к завтраку я его не
будил. Увидев меня в кают-компании, Чернышев чуть усмехнулся, но ничего не
сказал. Я даже был разочарован - так мне хотелось насладиться его
растерянностью: на сей случай я заготовил парочку язвительных, в его стиле,
экспромтов. Но ему было не до меня, так как он затеял с Корсаковым длинный
квалифицированный разговор о бункеровке, балласте, пресной воде и прочем, из
которого я понял, что ради остойчивости продолжать эксперимент следует с
полными топливными и водяными танками, а в случае необходимости заполнять их
забортной водой. Вообще, когда речь заходила об остойчивости, Чернышев
слушал очень внимательно, не скрывая, что в теории этого предмета познания
Корсакова несравненно превосходят его собственные. Говорили они деловито и
вполне миролюбиво, и мы старались им не мешать.
Когда, прихватив термос с чаем для Баландина, я вернулся в каюту, он
брился. В ответ на мое приветствие он что-то хрюкнул, затем стал суетиться и
делать массу ненужных движений. Уши его пылали, как у провинившегося
школьника. Оставленная мне вечером записка: "По приглашению знакомого буду,
возможно, ночевать в поселке" - валялась, скомканная, в корзине как
ужасающая улика. Я не отказал себе в удовольствии осведомиться, хорошо ли он
отдохнул, и этот далеко не простой вопрос оказал на Баландина потрясающее
действие. Он в отчаянии провел два раза по лысине и, совершенно убитый
сознанием своего грехопадения, трогательно простонал: "Паша, вы все знаете,
вы теперь нас презираете, Паша?"
Я расхохотался и совершенно искренне заверил, что испытываю к ним самую
дружескую симпатию, и если никаких других заверений не требуется, на этой
теме можно поставить точку. Баландин просиял и посмотрел на меня с такой
благодарностью, что мне снова стало смешно. Воистину взрослое дитя! Готов
дать голову на отсечение, что такое приключилось с ним впервые в жизни.
- Паша, - торжественно произнес он, - Любовь Григорьевна... - Он
крякнул и не без усилия поправил себя: - Люба мне рассказала, как