"Владимир Санин. Одержимый (повесть)" - читать интересную книгу автора

Корсаков встречал нас, как хлебосольный хозяин: на столе, покрытом
белой скатертью, лежали конфеты и пирожные, а на серванте - я даже не
поверил своим глазам - в окружении рюмок открыто, со спокойной наглостью
стояла запретная бутылка коньяка.
- Настоящий банкет! - Чернышев потирал руки. - Разгул! Конфеты-то
какие, уж не с ромом ли, Виктор Сергеич? Мои бесенята такие любят... - он
зажмурил глаза, - больше геометрии.
- Намек понят и принят к сведению, - заулыбался Корсаков. - А эти
все-таки для нас, подсластить горечь расставания.
- Именно, именно горечь! - подхватил Чернышев. - Но зато ведь хорошо
поработали, правда, Виктор Сергеич? Пусть кинет в меня камень, кто скажет,
что плохо! Но как хорошо сказано - горечь... Будто что-то от себя отрываешь,
правда, Паша?
Чернышев успел переодеться, на нем был растерзанный пиджак, в котором
он спускался в машину, на ногах неизменные шлепанцы, а в глазах - тысяча
чертей. Я не верил ни единому его слову. Напрягся и Корсаков.
- По-моему, неплохо, - сдержанно сказал он. - Никита, нашу с тобой
заварку Алексей Архипович все равно забракует, доставай кофе - и не скупись!
Крупный, благоуханный, в роскошной бархатной куртке, в каких ходят
именитые актеры, Корсаков был удивительно хорош собой. "Красив, собака, - с
завистью подумал я, - и не такие, как Зинка, могут ошалеть".
Все хохотали, и громче всех Корсаков. Проклиная свою идиотскую
привычку, я извинился.
- Что я говорил? - торжествовал Чернышев. - Представляете, Виктор
Сергеич, если он в глаза правду-матку режет, что же тогда про нас с вами в
газету тиснет?
- Спасибо за комплимент, Павел Георгиевич, и приступим к работе, -
сказал Корсаков. - Рассаживайтесь, друзья. Кофе сразу или немного погодя?
- Лучше сразу, - попросил Ерофеев. - Мы и двух часов не спали, Алесь -
тот за завтраком храпел с бутербродом в зубах.
- Молодежь... - проворчал Баландин. - В ваши годы я спал разве что на
собраниях.
За кофе Чернышев веселил нас своими историями.
- Никогда не понимал нытиков, которые жалуются на бессонницу, я голову
на подушку положил - и отвалился, - хвастался он. - И вот один раз селедки
шла пропасть, таскать и сдавать не успевали, уста-а-ли, - с ног валились.
Набили селедкой плавбазу, ушла, упал я на койку, в чем был, только глаза
закрыл - бац под ухом! Снова закрыл - бац, бац! И скрежет по всей каюте.
Качка была порядочная, забыл что-то, думаю. Встал, зажег свет, закрепил все,
что плохо лежало, улегся - бац! Я туда, сюда, ничего не пойму, будто домовой
расшалился - стучит, скребет. Поворочался с полчаса, поднял Птаху, тот
навострил локаторы, выбежал и за шиворот приволок моториста Шевчука: "Твоя
работа?" Тот клялся и божился, что ведать ничего не ведает, а спать охота,
понял, что не отпустят, - признался: шарик от подшипника за переборку мне
подсунул, отомстил, сукин сын: я ему премию срезал за пьянку.
- Не тот ли Шевчук, который от инспектора убегал? - припомнил Баландин.
- Он, - подтвердил Чернышев. -- Лучший друг Лыкова, можно даже сказать
- благодетель. Почему? А потому, что когда Лыков обзавелся мотоциклом,
Шевчук навязался в учителя: посадил Лыкова по седло, велел газануть, а
мотоцикл вырвался у того из-под зада и на скорости ухнул с сопки - унес в