"Владимир Санин. У земли на макушке (полярные были)" - читать интересную книгу автора

почти непрерывно. Самолет, потерявший связь полярной ночью, будет блуждать в
атмосфере, как ребенок в глухой тайге, и примерно с такими же шансами на
спасение. Но Володя опытнейший радист, налетавший более одиннадцати тысяч
часов - полтора года в воздухе. Это очень много. Пожалуй, лет
тридцать-сорок назад он был бы мировым рекордсменом. Иные времена - иные
масштабы. На счету у Соколова несколько миллионов километров, оглашаемых
точками и тире. Правда, обычно он держит звуковую связь, но сегодня Володя
охрип, что очень веселит экипаж.
- Плохо слышу! - доносится голос радиста с земли.- Какие-то помехи.
- Да, да, помехи,- шипит Володя, поддерживая эту выгодную ему версию.
И все же один раз - это случилось через несколько дней - Соколов
вынужден был встать со своего кресла. Его подняло беспокойство за судьбу
самолета, который неожиданно начал вести себя как игривый щенок. То, что
радист увидел, могло вогнать в панику кого угодно: за штурвалом сидел я.
Командир корабля, фамилию которого я не назову из конспиративных
соображений, уступая настойчивым просьбам корреспондента, смотревшего на
него преданными, как у собаки, глазами, перевел самолет на ручное
управление, и я вцепился в штурвал онемевшими от ответственности пальцами.
Стрелка высотомера, до сих пор спокойно дремавшая на отметке 3300,
заметалась, словно муха в пустом стакане. За минуту я потерял метров двести,
потом подпрыгнул на четыреста, снова нырнул вниз и так рванул штурвал на
себя, что самолет стремительно взмыл в космос, и если бы не бдительность
командира - кто знает, какие фамилии носили бы первооткрыватели Луны. И
вдруг самолет стал мне послушен, как сын, который принес из школы тройку да
еще хочет пойти в кино. Стрелка высотомера замерла, крена - никакого, курс
- точный! Я с трудом сдерживал ликование и только бросал вокруг
победоносные взгляды. Ай да я! Единственное, что несколько смущало,-
^странное хихиканье за спиной. Причину хихиканья я .обнаружил через
несколько минут: оказывается, после первых же моих подвигов командир включил
автопилот, и отныне я влиял на полет не больше, чем на движение Земли вокруг
Солнца. В порядке компенсации за моральный ущерб я потребовал, чтобы мне
доверили посадку в Якутске, но получил отказ, поскольку парашютов на
самолете не было, а члены экипажа не успели оформить завещания. И все же
командир нашел ключик к моему сердцу: он сфотографировал меня за штурвалом
на высоте трех тысяч метров и своей подписью в блокноте удостоверил, что я
действительно вел самолет под его контролем. Следовательно, не только
Экзюпери, но и я отныне могу с полным правом ссылаться на собственный опыт
пилотирования, и если это вызовет острую зависть у моих коллег, то пусть и
они, как мы с Экзюпери, посидят с наше за штурвалом самолета.
Однако вернусь к первому полету. Начался снегопад и вместе с ним -
болтанка. Ощущение не из приятных. Лабусов успокаивает: от иной болтанки
самолет разваливается в воздухе. Я робко выражаю надежду, что эта болтанка
- не иная. Так оно и оказалось. Мы благополучно вырвались из снегопада, и в
чуть расступившейся тьме я увидел горы Якутии.
Даже на Севере, с его суровым однообразием, трудно найти менее веселое
зрелище, чем эти белые горы, скованная морозом безжизненная земля. Сотни
километров, лишенных признаков жизни: лишь торы, ущелья, снега. И хотя люди
усиленно убеждают себя, что они хозяева природы, здесь, перед лицом
первозданного белого безмолвия, никем не нарушенной тишины гор, они
умолкают. Здесь человек - пылинка мироздания, комок одушевленной материи,