"О'Санчес. Воспитан рыцарем ("Хвак" #1) " - читать интересную книгу автора

время твое заканчивается.
- Ноги? Во-первых, мне такая неопрятность не свойственна, а во вторых
ноги мои обуты в никогда непромокаемые сапоги, хоть в море купайся. И знаешь
в чем их волшебство?.. А в том, что они из нафьих шкур выделаны! Глянь-ка
позорче: на левый сапог - твоя мама пошла, а на правый - твой папа!
Никто на свете не знает, есть ли у нафов родители, ибо никому не
доводилось видеть нафов-детей и нафов-стариков, но ведь размножаются они
как-то? Старший из нафов взревел от оскорбления и разметал руками-лапами
остатки магической ограды. И в тот же миг распался на четыре неравных части,
кои почти одновременно попадали мокрыми шлепками на каменные плитки двора:
воин одною левой рукой выписал тяжеленным двуручным мечом фигуру-бабочку
сквозь нафью тушу, а сам даже не покачнулся. И тут случилось чудо, от
которого оставшиеся нафы яростно взвыли, а Лин и трактирщик Мусиль ахнули:
куски разрубленного нафьего тела не то что не склеились в единое целое, как
это должно было быть по всем законам нафьего нечистого бытия, но сморщились
вдруг и опали холмиками навсегда мертвой слякоти.
У него - меч заговоренный!
Воин скакнул вперед, вплотную к нафам, вильнул левой рукой, перебросил
меч в правую и махнул ею. И все. Пятеро нафов, служителей богини подземной
воды Уманы, навеки исчезли из обоих миров, своего и человеческого.
- А еще говорят: нафы свирепы, нафы отчаянные противники... Фу,
вонючки. Кто бы тут прибрался, что ли? Пойду-ка я спать, если больше никто
ничего не желает... - Воин трижды протер пучками сена лезвие меча, потом
дважды, одной его стороной и другой, обтер меч о левую штанину и наконец
сунул его в ножны.
Лину бы следовало поблагодарить воина за второе свое невероятное
спасение, но словно бы нафьи чары продолжали действовать: не слушались его
язык и губы, а тело содрогалось крупной дрожью. Да воин, похоже, и не ждал
благодарности, он просто повернулся к нему спиной и пошел в дом, досыпать.
Уму как храпел в дальнем углу двора, в телеге с сеном, так и не
проснулся, а Лунь с Мошкой - тут как тут, они тоже были здесь и все видели.
Мусиль накричал на Мошку, прогнал ее сидеть в своей каморке и до утра носу
не высовывать, Лина же повел на поварню, к Луню, посадил поближе к огню,
отогреваться, сунул ему кусок белого хлеба и шмат рыбьего мяса пожирнее...
Вот Лин и сидит с Гвоздиком на коленях, на огонь смотрит. Гвоздику
жарко, горячо, он пищит и за пазуху прячется, а Лину все никак не
согреться...
Рядом же, у огня, устроился Мусиль. Тоже сидит, молчит, обхватив руками
узкие жирные плечи... И неужто слезы в его глазах? Они самые. Боги не дали
потомства трактирщику Мусилю, боги же безвременно отняли у него жену, первую
и единственную... Никто не припомнит по этому поводу страданий Мусиля, никто
достоверно не знает, о чем Мусиль мечтает, чего жаждет и для чего тянет воз
бездетной жизни своей... Быть может, видел Мусиль в мальчишке замену сыну
своему, никогда не рожденному... Вполне вероятно, а может быть и нет...
Может и так было, что он с дальним расчетом оставил в доме безродное дитя,
чтобы - мало ли - откупиться мелкою потерей от тех же нафов, если до его
очага очередь дойдет... Люди-то в округе - с очага счет ведут тем, кто
общиной держится, от нафов откупаясь... А как не откупиться? Поссоришься с
нафами - колодцы пересохнут, иди, пей морскую воду, скотину ею пои.. Старики
рассказывают, что в иные годы, когда и воды в колодцах нет, нет, и дань