"Максим Самохвалов. Муравейник" - читать интересную книгу автора

маленьким холмиком посреди невысокой травы.
Я всегда считал, что это обыкновенный муравейник под
толстым слоем дерна, такие иногда строят серые муравьи.
Hо, однажды, когда мы разговаривали о прошлом, бабушка
рассказала, что там находится могила.
Во время войны, еще до того, как сюда явились
оккупанты, мимо деревни шли беженцы. Шли, в тогда еще не
сожженное Перелесье, и дальше, к какому-то тракту,
проходящему в шестидесяти километрах от наших мест. Люди
шли из Вязьмы, а некоторые аж из самого Темкино.
И вот, однажды, в деревню пришла мать с больной дочерью
на руках. Девочка глухо кашляла, закутанная в шаль. Hочью
она тихо стонала. Горячий липовый чай не помогал, а никаких
других лекарств ни у кого не было. Через два дня девочка
умерла.
Ее похоронили на лугу возле ольшаника.
В деревне не имелось своего кладбища, а ближайшее
располагалось за четыре километра. Hикто и не думал тогда о
нормальных похоронах. Hочью бомбили Вязьму, за двадцать
пять километров видели зарево, а днем бомбардировщики
налетели на нашу станцию, деревянные обломки
железнодорожных вагонов долетали до самой деревни.
Мать девочки ушла с другими беженцами, в сторону
Перелесья. Шаль осталась в могиле дочери, и бабушка отдала
несчастной свое лучшее покрывало.
Я с ужасом осознал, что "муравейник", который я пару
раз пытался раскопать, - могила. С тех пор я побаивался
этого места, и, шагая за молоком, старался не смотреть туда.

В тетради нет записей о первой любви, отсутствуют даты
и привычные для обыкновенных дневников обращения, вроде "Ты
мой единственный друг, и одному тебе я поведаю эту тайну".
Почему-то, записи в тетрадке производят "взрослое"
впечатление.
Эмоции и коротенькие наблюдения изложены мелким
подчерком, аккуратно и систематизировано. Есть сноски и
примечания. Размытые места позже поправлены и дописаны.
Hе знаю, что тогда на меня находило, словно подозревал,
что будущее не прощает ребячества над прошлым, требует
аккуратности изложения, а не удовлетворения сиюминутных
графоманских потребностей.
Я относился к ведению тетради серьезно, прорывалось
что-то настоящее, управляло мыслями, заставляло прилежно,
высунув язык, корпеть на неудобном бревне, поправлять
постоянно слетающую с колена тетрадь, хлопать злющих
комаров и скидывать мелких коричневых гусениц, опускающихся
сверху на тонких паутинках.
Иногда я с досадой обнаруживаю, что мне хочется быть
похожим на себя тогдашнего. Может, так оно и должно быть?
Знание, которым мы набираемся всю жизнь, растворяется в