"Николай Самохин. Наследство " - читать интересную книгу автора

пошла в ближайшее село, там русские жили, ходила целый день, сменяла три
вещи. Вернулась вечером: сидит, ваш отец, задумался. Соскочил, снял с меня
сумку. "А я, мать, уж и не думал, что вернешься ты: там, за главным арыком,
женщину нашли мертвую... Вот пришел домой, обед принес: тебя нет, дети
спят - голодные"... А сам-то поел что? Он мнется: чай пил. За весь-то
день!.. Побудили детей, накормили, сами поели. Стала я говорить ему: отец, я
вот что надумала - заберу детей, пойду куда-нито в деревню, может, и наймут
где. А тебе одному пайка хватит. Он голову повесил: "Кому ты нужна с
двумя-то? Не ходи. Уж лучше будем вместе умирать. А может, еще и выхлопочут
что"...
Но я все-таки собралась. Проводил он нас за совхоз километра два, и
пошла я с малыми детьми. Меньшая на руках, Таська следом бежит. Жара. Идем -
куда, не знаем... Таська уморилась, стала плакать: мама, куда мы так долго?
Доченька, говорю, - потерпи маленько, вон коровки ходят, мы сейчас молочка
попросим. Свернули с дороги: там юрта стояла - пошли к ней. Как выскочили на
нас собаки, большие, как овчарки! Я перепугалась, детей под себя, сама на
них упала. Ну и начали они с меня клочки рвать!.. Подбежала хозяйка,
отогнала собак, меня подняла. Я в себя не могу прийти: думала, дети мои
неживые. Одежды на мне нет - одни ремки. Девчонки в грязи, в крови... И
такая взяла меня обида! Да где же бог-то? За что он меня карает? За труд
мой? За мои унижения, что я перед каждым унижаюсь, кто и гроша ломаного в
базарный день не стоит?.. Посидела маленько, успокоилась, спросила у казачки
воды детей обмыть. Потом говорю: моржя, курсак пропал, нан ек. Она принесла
молочка, четыре лепешки. Накормила я своих детей, выспросила у нее дорогу
дальше...
Еще два дня шли мы до русского села. Там было село богатое,
Александровское называлось, - строились после революции. Село очень большое
и рядом река протекала, Талас... Подошли мы уже ночью. Девчонки обе поснули:
одна за спиной, другая - впереди, на руках.
У самой ноги подсекаются. А еще идти километра два, до мельницы. И там
на другой берег перебираться. Шумит река Талас - страшно..."
На этом записи обрывались.
Не довела их мать до дней посветлее. Не успела. Да и сколько их было,
светлых-то дней. Ну, может, перед самой войной - год-полтора. А потом
навалилась война, послевоенные тяжелые годы, а дальше болезни и старость...
"Что же это такое? - думал Артамонов. - Что она оставила-то ему?
Завещание?.. Да, именно завещание. Духовное... А что завещала?.. А жизнь
свою и завещала, муки свои, подвижничество свое - опять же ради жизни. Его
жизни. И веру завещала. Она верующая была. Не в бога верила, а в то, что
жить надо. Необходимо. И что впереди будет лучше. Не может не быть: ведь за
что-то хлещется человек. Она так и говорила: "Не зря же хлещемся." И
хлесталась. До последнего часа... Оладий всем напекла, - вспомнил он рассказ
брата. - Накормила. И - с ног..."
Всю себя отдала другим, всю свою жизнь - словно в землю высеяла. И ни
разу не остановилась, не оглянулась: не пора ли там собрать что-нибудь? для
себя-то самой?
Значит, теперь им, детям ее, надо честно сеять - каждому свою полоску.
Только так, наверное, и можно вернуть долг матери.
Что посеешь - то пожнут...
Артамонов закрыл тетрадь. "...Шумит река Талас..."