"Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин. Жених (Картина провинциальных нравов)" - читать интересную книгу автора

которого был не кто иной, как Иван Павлыч. Сравнивали было его с Разбитным,
но оказалось, что Леонид Сергеич стал, в последнее время, чересчур много
позволять себе, садился публично на стул верхом, а Аглиньку Размановскую
однажды назвал при всех скверной девчонкой. Сравнивали и с мсье
Семионовичем, но последний приводил в отчаянье своею медвежьею неуклюжестью,
имел привычку начинать всякий танец не иначе как от печки, причем как-то
несносно пыхтел и без милосердия наступал на ноги дамам. Сравнивали даже с
Корепановым, но при одном имени Корепанова девицам делалось холодно, потому
что этот достойный молодой человек, дав, вероятно, обет целомудрия,
откровенно высказывал глубочайшее презрение к девицам. Решено было, что и
Разбитной, и Семионович, и Корепанов - мовешки, а Иван Павлыч - душка и
жолишка.
- Тисочка! ах, посмотри, ma chГЁre, как он глядит на тебя! - сказала
Клеопатренька Размановская Феоктисте Порфирьевне Порфирьевой.
- Ах, ma chГЁre, он умоляет! - прервала, в свою очередь, Аглинька.
Но Тисочка, слушая эти слова, не поднимала даже своей румяной и
кругленькой головки, а только улыбалась. Вообще это была девочка совершенно
кругленькая и чрезвычайно своеобразная; никогда ни перед кем не высказывала
она своих чувств, ходила, как уточка, с перевальцем, глаза опускала вниз и
руками болтала во все стороны, как попало. Подруги называли ее иногда
"скрытницей", иногда "кубариком", а чаще всего "добрым малым", потому что,
какая бы ни была задумана девицами затея, Тисочка беспрекословно шла за
общим движением, и хотя не принимала ни в чем живого участия, но ни от чего
и не отказывалась. По-видимому, она была совершенно равнодушна ко всему
происходившему вокруг нее; даже в танцах, которым провинциальные девицы
предаются с самозабвением, вела себя как-то неуклюже и вяло, и на все
смешные и острые замечания любезнейших крутогорских кавалеров отвечала
однообразною и бесцветною улыбкою. Но об чем же задумывалась она, об чем
мечтала в то время, когда руки ее болтались во все стороны?
Может быть, прочитав поутру в газетах прейскурант разным
comestibles,[44] продающимся в лавке придворного поставщика Ботвиньина, она
думала о том, какое бы сделала пирожное, если бы могла совершенно свободно
располагать собой: наложила бы сперва ананасного варенья и посыпала бы
имбирем, потом положила бы какой-то невиданной ягоды, которую вмиг создавало
ее воображение, ягоды, покрытой колючками, но душистой и вкусной
необыкновенно, одним словом, такой ягоды, которую умеет есть только она одна
в целом мире.
Может быть (утром был у ней учитель географии), думала она о том, что
она совсем не Тисочка Порфирьева, а Машенька Холщевникова (в рядах есть
лавка, принадлежащая купцу Холщевникову), и у нее есть подруга Эрнестина Б.
Она, Машенька, живет с родителями в Задонске (Воронежской губ.), а Эрнестина
Б., дочь учителя Самаркандской гимназии, в Самарканде. Они пишут друг другу
письма, начинающиеся словами: "Представь себе, ma chГЁre, я сегодня видела
сон", пишут их каждый день, каждый день... и, наконец, с позволения папа
Холщевникова, Маша едет в Самарканд к Эрнестине. Останавливаются,
разумеется, на станциях; на первой станции кушают много, много сладких
пирожков, на второй станции пьют чай, и, наконец, через неделю, приезжают
благополучно в Самарканд. "Ах, ma chГЁre! как нам будет весело! - говорит
Эрнестина, - мы будем каждый день ходить в лес, собирать грибы, а потом
будем вместе варить варенье!.."