"Артур Сэлинджэр. Голубой период де Домье-Смита" - читать интересную книгу автора

в эту игру, если бы только получил гарантию от манхэттенской церкви, что
все остальные участвующие будут почтительно стоять и ждать, пока я не
займу свое место. Когда стало ясно, что никто мне места уступать не
собирается, я принял более решительные меры. Я стал молиться, чтобы все
люди исчезли из города, чтобы мне было подарено полное одиночество, да -
о_д_и_н_о_ч_е_с_т_в_о. В Нью-Йорке это единственная мольба, которую не
кладут под сукно и в небесных канцеляриях не задерживают: не успел я
оглянуться, как все, что меня касалось, уже дышало беспросветным
одиночеством. С утра до половины дня я присутствовал - не душой, а телом -
на занятиях ненавистной мне художественной школы на углу Сорок восьмой
улицы и Лексингтон-авеню. (За неделю до нашего с Бобби отъезда из Парижа я
получил три первые премии на национальной выставке молодых художников, в
галерее Фрейберг. И когда мы возвращались в Америку, я не раз смотрелся в
большое зеркало нашей каюты, удивляясь своему необъяснимому сходству с
Эль-Греко.) Три раза в неделю я проводил послеобеденные часы в
зубоврачебном кресле - за несколько месяцев мне вырвали восемь зубов,
причем три передних. Дважды в неделю я бродил по картинным галереям,
большей частью на Пятьдесят седьмой улице, и еле удерживался, чтоб не
освистать американских художников. Вечерами я обычно читал. Я купил полное
гарвардское издание "Классиков литературы", главным образом наперекор
Бобби, - он сказал, что их некуда поставить, - и назло всем прочел эти
пятьдесят томов от корки до корки. По вечерам я упрямо устанавливал
мольберт между кроватями в номере, где жили мы с Бобби, и писал маслом. В
один только месяц, если верить моему дневнику за 1939 год, я закончил
восемнадцать картин. Примечательней всего то, что семнадцать из них были
автопортретами. Только изредка, должно быть, в дни, когда моя муза
капризничала, я откладывал краски и рисовал карикатуры. Одна из них
сохранилась до сих пор. На ней изображена огромная человеческая пасть, над
которой возится зубной врач. Вместо языка изо рта высовывается
стодолларовая ассигнация, и зубной врач грустно говорит пациенту
по-французски: "Думаю, что коренной зуб можно сохранить, а вот язык
придется вырвать". Я обожал эту карикатуру.
Для совместного житья мы с Бобби подходили друг другу примерно так
же, как, скажем, исключительно воспитанный, уступчивый
студент-старшекурсник Гарвардского университета и исключительно противный
кэмбриджский мальчишка-газетчик. И когда с течением времени выяснилось,
что мы оба до сих пор любим одну и ту же умершую женщину, нам от этого
легче не стало. Наоборот, после этого открытия между нами установились
невыносимо фальшивые, притворно-вежливые отношения. "После вас, Альфонс! "
- словно говорили мы, бодро ухмыляясь друг другу при встрече на пороге
ванной.
Как-то в начале мая 1939 года - мы прожили в отеле "Ритц" около
десяти месяцев - в одной квебекской газете (я выписывал шестнадцать газет
и журналов на французском языке) я прочел объявление на четверть колонки,
помещенное дирекцией заочных курсов живописи в Монреале. Объявление
призывало, и даже подчеркивало, что призывает оно весьма fortement всех
квалифицированных преподавателей немедленно подать заявление на должность
преподавателя на самых новых, самых прогрессивных художественных заочных
курсах Канады. Кандидаты должны отлично владеть как английским, так и
французским языками, и только лица с безукоризненной репутацией и