"Евгений Андреевич Салиас. Аракчеевский подкидыш " - читать интересную книгу автора

комнате-спальне виднелся свет. Шумский никуда не выезжал и никого не
принимал. Он сказывался больным, но был в состоянии, конечно, во сто крат
худшем, чем самая трудная болезнь. Его рассудок долго никак не мог
свыкнуться с тем, что громовым ударом разразилось над ним.
Мысль, что его кормилица и нянька, хотя страстно любящая его со дня
рождения, но глупая и нелепая баба, к тому же крепостная холопка, вдруг
оказалась его родной матерью, эта мысль страшным гнетом давила разум и
сердце, но не укладывалась ни в мысли, ни в чувства. Сознание возмущалось
фактом.
Шумский надломленный, разбитый, не только нравственно пораженный, но
совершенно уничтоженный, в первые дни не приходил в озлобление, у него не
было вспышек ненависти и злобы, была одна беспомощность. Он был как бы
смертельно ранен и к тому же убежден, что не найдет в себе средств бороться,
что не сможет силой воли справиться с этой смертельной раной и выздороветь.
По сто раз в день повторял он мысленно или шепотом:
- Холоп крепостной! Хам!.. Да. Вот такое же хамово отродье, как Копчик
и другие. Что толку, что артиллерийский офицер и флигель-адъютант...
Дворянин, но из холопов!
Иногда закрыв лицо руками, он, как ребенок, тоскливо капризным голосом
приговаривал:
- Да не хочу я этого, не хочу...
После того рокового мгновенья, когда Авдотья, почти бросившись ему в
ноги, объявила ему, что она ему мать, Шумский двое суток не видал ее, ибо не
мог заставить себя повидаться.
Сотни всяких самых нелепых намерений, мыслей И затей проходили через
его разгоряченную голову. Он собирался и застрелиться, и топиться, и ничего,
ровно ничего не сделать. Последнее казалось ему, однако, самым мудреным. Как
взбешенный человек и зверь, равно не могут удержаться спокойно на месте, так
и Шумский теперь, пораженный в сердце, оскорбленный и потрясенный, не мог
примириться с мыслью, которую подсказывало ему себялюбие.
Все бросить!
Нет. Надо было действовать и злостно, жестоко. Душа требовала мести.
Кому? Всем! И виновникам его несчастия и позора и тем, кто неповинен в его
горе, но виновен в том, что сам счастлив и никогда не был и не будет в таком
унизительном положении.
И Шумский решился ехать в Грузино мстить.
На третий день после признания Авдотьи он, наконец, вызвал ее к себе,
встретил ее у порога спальни и обнял... Но обнял молча, быстро, неловко...
Женщина горько зарыдала. Он потянул ее за руку и, тяжело переводя
дыханье, усадил на диван и сел против нее, смущенно глядя ей в лицо, будто
стыдясь сам своего взгляда.
- Расскажи мне все теперь, - шепнул он, наконец. - Всю эту адскую
напасть, всю эту дьявольщину.
Авдотья поняла значение слов этих по-своему. Она стала рассказывать,
как она доверила свою тайну Пашуте, думая этим заставить девушку, спасенную
ею от смерти, действовать из благодарности в пользу ее родного сына и
беспрекословно ему повиноваться.
Шумский прервал мать тотчас и объяснил, что он хочет иное знать, как
попал в сыновья графу Аракчееву.
Авдотья Лукьяновна потупилась виновато, снова заплакала и,