"Евгений Андреевич Салиас. Аракчеевский подкидыш " - читать интересную книгу автора

- Слушаюсь, - ответил лакей, недоумевая.
Шумский оделся, сел пить чай, выкурил пять или шесть трубок, совершенно
задымив комнату, недвижно сидел в кресле, глубоко задумавшись. Несмотря на
несколько осунувшееся лицо, усталый, тускло-мерцающий взгляд, он чувствовал
себя гораздо лучше, нежели вчера.
"Если так пойдет, - думалось ему, - так я недельки через две совсем
молодцом. Совсем телесно и душевно справлюсь. Да на что оно мне теперь без
Евы... Как это так глупо на свете бывает, что не умирает человек, когда
нужно. Какого мне черта теперь делать на свете. Как не рассуждай, а следует
всячески постараться помочь фон Энзе меня убить! И себя он одолжит, да и
меня тоже". И, глубоко вздохнув, Шумский заговорил шепотом:
- Да, рухнуло! И как рухнуло. Я думаю, что если бы башня Вавилонская
сразу развалилась, то не было бы от нее такого грома и треску, какой я
чувствовал в себе, в душе, в голове, когда она призналась и мне все сказала.
Если бы верить, что это наказание Божие, как иной дурак, так мне бы легче
было. Делал всякие гадости, ну, и наказан, тут есть здравомыслие. Но если
добра и зла на свете собственно нет и, стало быть, я зла делать не мог, то
почему же все это? За что?! Где справедливость: заварили кашу дуболом и
пьяная баба, а я расхлебывай!.. Ну, вот теперь и надо по мере сил
постараться, чтобы и они подсели вместе со мной хлебать. И заставлю я вас,
Ироды! - вдруг выговорил Шумский громко. - Да, заставлю вас хлебать вместе
со мной. И, может быть, вы еще пуще меня нахлебаетесь, треснете от моего
угощения. Прогони он тебя из Грузина, и я буду удовлетворен.
Шумский порывисто поднялся с места, прошел по горнице несколько раз и
кликнул снова лакея. Сняв халат, он надел сюртук без эполет и пошел было из
горницы, но на пороге он остановился и обратился к лакею:
- Ты! Сбегай к Настасье Федоровне, скажи, что я к ней иду.
Лакей побежал, а Шумский медленным шагом последовал за ним. Все время,
что он шел по коридору, на его сумрачном лице отражалась странная улыбка.
Всякий посторонний, приглядевшись к ней, назвал бы ее дьявольской усмешкой,
столько горечи, злобы и ненависти было в ней. Недалеко от горниц Настасьи
Федоровны лакей встретил Шумского и заявил, что барыня просит пожаловать.
Шумский прошел еще несколько дверей и вступил в маленькую горницу, с мебелью
красного дерева и со множеством цветов и зелени в горшках и трельяжах. Это
была гостиная фаворитки. Настасья Федоровна стояла среди комнаты и, когда
Шумский вошел, она двинулась навстречу к нему, собираясь обнять его и
поцеловаться.
- Здравствуй, Миша, - произнесла она однозвучно, без всякого выражения,
как бы машинально.
Но в тот миг, когда Настасья Федоровна подняла руки на молодого
человека, он тоже протянул руку и выговорил тихо и спокойно:
- Это не нужно.
Настасья Федоровна гневно закинула голову, слегка глянула на него и
глаза ее блеснули ярче. Но она тотчас же отвернулась и отошла, затем села и
вымолвила несколько насмешливо:
- Милости просим, садитесь, господин фригер-тютент.
- Пора бы выучить название, - грубо выговорил Шумский, садясь на стул.
Наступило молчание. Шумский огляделся, перешел на кресло более
спокойное и прислонился к спинке, как человек усталый.
Настасья Федоровна не спускала глаз с него и, покуда длилась пауза,