"Евгений Андреевич Салиас. Ширь и мах (Миллион) " - читать интересную книгу автора

ехать и назваться маркизом Морельеном.
- Я полагал, ваша светлость, - закончил Брусков, - что вы, повидая
музыканта, заставите его, любопытства ради, сыграть и, наградив, отпустите
восвояси... И полагал я - всем оттого только хорошее будет. Вам послушать
хорошего музыканта, мне быть женату, а бедняку Шмитгофу разжиться. Не думал
я, что так выйдет, что и до матушки царицы дойдет и коснется мой
предерзостный обман...
Брусков замолчал. Молчанье длилось долго.
- Простите... - лепетал Брусков. - Жизнью своей готов искупить
прощение...
- Жизнью? Все вы одно заладили... Что мне из твоей жизни? Что я из
твоей жизни сделаю? - Князь перешел к письменному столу и собрался писать.
Он взял лист бумаги, написал несколько слов и, подписавшись с
росчерком, бросил бумагу через стол на пол...
- Бери! Собирайся в дорогу.
Брусков поднял лист, глянул, и сердце екнуло в нем.
- Прочти!
Офицер прочел бумагу...
Это было предписание коменданту Шлиссельбургской крепости арестовать
подателя сего и немедленно заключить в свободную камеру, отдельно от прочих,
впредь до нового распоряжения.
Брусков затрясся всем телом и начал всхлипывать.
- Помилосердуйте!.. - прохрипел он, захлебываясь от рыданий. -
Помилосерд...
- Слушай!.. Ты с жидом вырядил меня в дураки. Если удастся мне ныне
снять с себя сие одеяние, мало мне приличествующее, то я тебя выпущу, но на
глаза к себе не пущу. Если не потрафится мне, не выгорит, то сиди в Шлюссе,
кайся и чулки, что ль, вяжи. Но это еще не все. Ты должен отправляться
тотчас, не видавшись на с кем и никому не объясняя, за что ты наказуем. Если
твой христопродавец узнает, что я его раскусил, - то тебе худо будет. Никому
ни единого слова... Понял?
Брусков прохрипел что-то чуть слышно.
- Ну, ступай и моли Бога в своей келье ежедневно и еженощно за свой
обман.

XIII

А в то же утро музыкант-виртуоз и не чуял, какая беда стряхивалась на
его приятеля и какая гроза надвигалась и на него, самозванца, по ребяческой
беззаботности и смелости. Музыкант не чувствовал себя виноватым ни пред кем,
и совесть его была не только совершенно спокойна, но он даже восхищался
своей предприимчивостью.
Молодой и красивый, талантливый и даровитый, но полуграмотный и
невоспитанный артист-музыкант был, собственно, дитя малое, доброе и
неразумное, но с искрой Божьей в душе.
Когда он держал скрипку и смычок в руках и, опустив глаза в землю, как
бы умирал для всего окружающего мира и возрождался вновь в мире звуков, в
мире иных, высших помыслов и чувств, а не обыденных людских похотей и
вожделений - он перерождался... Он чуял, что в нем есть что-то, чего нет у
них у всех... Когда же его скрипка и смычок лежали в своем футляре под