"Саки (Гектор Хью Манро). Паутина (Животные и не только они-5)" - читать интересную книгу автора

на негнущихся лапах и дожидавшийся смертного часа, смотрелся более живым,
чем эта увядшая, высохшая женщина. Он был буйным, неугомонным щенком, когда
она уже была трясущейся, ковыляющей старушкой. Он ослеп и едва дышал, а она,
сохранив остатки энергии, еще трудилась, по-прежнему подметала, пекла и
стирала, приносила и уносила. Если в этих умных старых собаках и было
что-то, что не совсем умирало с их смертью, думала про себя Эмма, то
сколько, должно быть, по этим холмам бродило собак-призраков, которых Марта
вскормила, воспитала, за которыми ухаживала и которым сказала последние
слова прощания на этой старой кухне. А сколько она должна помнить людей,
почивших за время ее жизни, к скольким поколениям они принадлежали! Любому
человеку, а уж Эмме и подавно, трудно было заставить ее заговорить о
прошлом. Резким дрожащим голосом Марта говорила лишь о дверях, которые
оставляли незапертыми, о ведрах, которые ставили не на свое место, о
телятах, которых забывали накормить, и о прочих мелких промахах и упущениях,
составляющих разнообразную жизнь фермы. Когда приходило время выборов, она
всякий раз извлекала из памяти забытые имена, вокруг которых кипели некогда
страсти. Был некто Пальмерстон, живший по дороге в Тивертон: до Тивертона
рукой подать, туда и ворона долетит, но для Марты это была почти чужая
страна. Потом были Норкуоты и Экланды и многие другие, имена которых она
забыла. Имена менялись, но всегда это были либералы и тори, желтые и
голубые. И люди всегда спорили и громко кричали, выясняя, кто прав, кто не
прав. Больше всего они спорили о благонравном пожилом джентльмене с сердитым
лицом - она видела его портреты на стенах. Она видела его портрет и лежащим
на полу, с раздавленным на нем гнилым яблоком - на ферме время от времени
менялись политические настроения. Марта никогда не принимала чью-либо
сторону; никто из "них" и палец о палец не ударил, чтобы хоть что-то сделать
для фермы. Таково было ее непоколебимое мнение, мнение крестьянки, с
недоверием относившейся ко всему, что происходило во внешнем мире.
Когда любопытство улеглось, а настороженность отчасти утихла, Эмма
Ладбрук пришла к заключению, что старуха вызывает у нее еще одно неприятное
чувство. Она была своего рода преданием, живущим в этом доме, неотъемлемой
частью самой фермы, чем-то одновременно вызывающим сочувствие и составляющим
живописность, но, что ужасно, она была еще и помехой. Эмма приехала на
ферму, полная планов что-то переделать, усовершенствовать. Отчасти это было
следствием ее увлечения последними нововведениями, отчасти - итогом
собственных идей и размышлений. Реформы в кухонном хозяйстве, если бы только
эта глухая старуха согласилась выслушать ее, были бы отвергнуты решительно и
с презрением, а между тем кухонное хозяйство распространялось и на молочную
ферму, и на покупки. Да на кухню работала половина домашних! Эмма, знакомая
с последними способами обработки убитой птицы и готовая применить свои
познания на практике, сидела, не замечаемая старой Мартой, и смотрела, как
та связывает крылышки и ножки птицы, приготовляя ее на продажу, как делала
это, наверное, не один десяток лет, и при том опаливала одни ножки, а не
грудки. И сотня советов касательно того, как надлежит поддерживать в доме
чистоту и как облегчить труд, как внедрить многие полезные нововведения,
которые молодая женщина хотела применить на практике, так и пропадали втуне,
ибо претворению в жизнь всех этих идей препятствовала согбенная, вечно
что-то бормочущая, не обращающая ни на кого внимания старуха. И кроме того,
приглянувшийся ей уголок у окна, который должен был стать веселым, радующим
глаз оазисом посреди этой запустелой мрачной кухни, был забит всяким хламом,