"Игорь Сахновский. Человек, который знал все" - читать интересную книгу автора

хочу вас успокоить. Ей ничего не грозит...
- Кому??
- ...Это не опухоль. Это мастопатия. Пройдет само через месяц-полтора.
Даже операция не понадобится.
Она стояла рядом, озябшая, с мурашками на шее, на грудях, и смотрела на
меня такими страшными глазами, как будто сейчас по телефону ей выносится
приговор.

Глава четвертая

ЯИЧНИЦА-ГЛАЗУНЬЯ

Тот день Безукладников запомнил до ничтожных подробностей.
Выйдя в десять утра из больницы на воздух, он первым делом заново
убедился в том, насколько мало окружающая жизнь зависит от его личного
существования. Он мог исчезнуть, выпасть, как использованный трамвайный
билет из пальцев деловито-рассеянного пассажира, а мог остаться в живых,
чтобы форсировать сейчас вот эту лужу на тротуаре, расцвеченную палой
листвой, - разница была пренебрежимо легка, словно шелуха от математической
дроби, подгоняемая ветром далеко позади запятой...
В трамвае, притулившись у входа, он еще досасывал, как леденец,
глуповатую детскую мысль о том, что, если уж в прорве билетного тиража
попадается номинально "счастливая" бумажка, ее не рискуют выбросить сразу -
не то чтобы в надежде на "счастье", а скорее с оглядкой на скупость и
обидчивость фортуны.
Лица пассажиров, казалось, были подернуты одним общим выражением: "Я
согласен быть самым обыкновенным". Но ведь каждый, подозревал
Безукладников, буквально каждый, будучи подростком, точно знал о себе,
что он особый, эгоистично светился этой особостью, ради которой, очевидно, и
стоило появляться на свет...
Трамвай тащился еле-еле, и Александр Платонович сошел на одну остановку
раньше. Ему хотелось поскорее домой, к дивану, чтобы остаться наедине - что
называется, переспать - со своей случайно вернувшейся, новенькой жизнью. В
сущности, ее было некуда девать.
Почему-то Безукладников был уверен, что, пользуясь необъявленным
отсутствием, его уже уволили с работы. Оставалось лишь удостовериться в этом
и ни о чем не жалеть. Он даже не пытался представить, как будет жить дальше,
но чувствовал себя в какой-то новой роли, приятно незнакомой. В то же время
зеркало магазинной витрины бегло отобразило сомнительного субъекта с
потерянным взглядом и забинтованными пястями (ладони, обожженные током,
тихонько саднили, а второй свежести бинты, похожие на перчатки с оторванными
пальцами, позволяли вообразить некоего разоренного графа, носителя
продрогшей чести и вот этих, вчера еще белых перчаток). Витрина все же не
отпугнула субъекта - он вошел на минуту в тепло, озаренное люминофорами
тридцати с лишним японских телеэкранов, где один и тот же ликующий тенор,
утопая в объятиях полуголого кордебалета, грозился моментально умереть от
своей несчастной любви, а все никак не умирал.
Двухметровая продавщица с фигурой фотомодели и топорным, плебейским
личиком застукала странного, бедно одетого посетителя, когда, переключая
каналы на самом большом телевизоре, он уже отправил тенора за кадр и наобум