"Игорь Сахновский. Человек, который знал все" - читать интересную книгу автора

заметить необычайную яркость глаз, почти аметистовых, да нежные босые пятки.
Я засобирался. Но Безукладников, судя по всему, был остро озабочен
продолжением разговора. Казалось, ему страшно оставаться один на один со
своей тайной, которая меня лично интересовала не больше, чем дежурная сводка
криминальных новостей.
И все-таки я остался - не знаю, почему. Застрял на два с лишним часа,
чтобы выслушать с открытым ртом сумасшедшую, ни на что не похожую исповедь -
и не поверить ни одному слову. Но эти полторы сотни минут и последующий
ночной звонок Александра Платоновича ко мне домой фактически решили дело...
Если всерьез называть делом составление этой заведомо неправдоподобной книги
о Безукладникове, которую я пишу сейчас урывками по вечерам, после работы,
подгоняемый договоренностью с шеф-редактором престижного издательства.
Пока он рассказывал, мы съели машинально все до одного Луизины сырники,
докурили мой "Честерфилд" и безукладниковский "Парламент", наконец, широким
жестом утопили еще одну чайную мышь.
Расставались молча. В прихожей он вдруг вспомнил, что так и не отдал
мне долг; сбегал на кухню, громыхнул газовой плитой, вернулся, распечатывая
на ходу пачку и отщипывая несколько бумажек с терпеливым породистым
Франклином.
...Стоило торопиться домой, чтобы сразу оказаться по уши виноватым.
Она уже собралась уходить и чуть не плакала. Потому что меня носит
неизвестно где - она сидит здесь одна, никому не нужная, как дура, готовит
на ужин мою любимую рыбу, все давно остыло, телефон молчит, тушь на щеках, и
никакой радости в жизни. Да, звонил с работы, предупреждал - и, значит,
можно на все наплевать?! Такие надрывные, отчаянные мотивы у нее появились
недавно, одновременно с подозрениями на опухоль. Анализы требовали времени,
хождения по кабинетам. Неопределенность длилась второй месяц, нарастала, в
иные дни виноваты и подозреваемы были все окружающие, особенно я. Любая беда
постигается проще, когда есть виновник. С самого начала она вытребовала у
меня обещание, что не проболтаюсь ни одной живой душе об ее "уродстве" (так
она обзывала болезнь). Слово я сдержал, но она, бедная, и тут пыталась меня
в чем-то уличить. Я научился быть безответным и невозмутимым, как глухая
тетеря. В тот вечер мы еще немного поборолись за ее кремовое демисезонное
пальто, которое она не хотела снимать, желая немедленно уехать к черту на
рога в свой спальный район; отпустить ее было невозможно; я заявил, что
холодный ужин правильнее всего есть в одетом виде, поэтому я тоже сейчас
оденусь. Вот так, в пальто и в куртке, мы с полчаса посидели на кухне. За
это время ей расхотелось уезжать, я предложил пофыркать друг на друга в знак
сильного недовольства, она согласилась. Пофыркать полезли в ванну, наскоро
стряхивая с себя одежду. И в этот момент, когда мы уже стояли голые и
мыльные под тугим душем, зазвонил телефон.
- Мы спим. У нас глубокий сон.
- Я принесу.
Она выскользнула из ванной, как рыбка, милым виляющим манером и через
три секунды протянула мне верещавшую трубку.
Это был Безукладников, опять на мою голову.
- Простите, ради бога. Знаю, что не вовремя. Совсем забыл сказать.
Я с трудом удержался, чтобы не нагрубить. Еще немного, и он сядет мне
на шею.
- Вы скажете, это не мое собачье дело, и будете правы. Но я все-таки