"Андрей Николаевич Сахаров. Исторические портреты: 1613-1762, Михаил Федорович - Петр III ("Романовы" #1) " - читать интересную книгу автора

царство; а вы, злодеи, изменники, хотели царство достать ведовством и
кореньем.
Василий Романов не без ехидства ответил:
- Не то милостыня, что мечут по улицам; добра та милостыня: дать десною
рукою, а шуйца не ведала бы.
Используя мудрый завет Христов (при подаче милостыни пусть-де левая
рука не ведает, что делает правая), князь Василий намекал на обстоятельства
избрания Годунова царем: по некоторым преданиям, московский люд приставы
"неволею" гнали по улицам к Новодевичьему монастырю, где находились Ирина и
Борис Годуновы. Здесь их принуждали, "чтоб с великим кричанием вопили и
слезы точили. Смеху достойно! Как слезам быть, когда сердце дерзновения не
имеет? Вместо слез глаза слюнями мочили". Тех, которые не хотели молить
царицу Ирину (дать согласие на провозглашение царем ее брата), "били без
милости".
Ивана Романова вскоре отправили на службу в Нижний Новгород; детей
Филарета - в Юрьев-Польский уезд, где у него имелась родовая вотчина. Сам
опальный инок вел себя в ссылке непокорно, даже вызывающе. Своему приставу
Богдану Воейкову, с которым постоянно враждовал, не раз говорил "встречно":
- Государь меня пожаловал, велел мне вольность дать; и мне бы стоять на
крылосе.
- Не годится со мною в келье жить малому (молодому человеку, не
посвященному в иноческий чин, "бельцу".-В.Б.); чтобы государь меня,
богомольца своего, пожаловал, велел у меня в келье старцу жить. А бельцу с
чернецом в одной келье жить непригоже.
Но слова о "малом" - попытка Филарета не избавиться от него, а,
наоборот, оставить у себя: говорил же он так потому, что, очевидно, пристав
и, может быть, монастырские власти в ответ на его просьбы делали все
наоборот. По словам пристава, "он малого очень любит, хочет душу за него
выронить". Сам же "малый" на все выпытывания Воейкова (о чем-де с ним
говорит старец Филарет, упоминает ли своих друзей?) отвечал:.
- Отнюдь со мной старец ничего не говорит.
Рассерженный пристав доносил в Москву царю: "Малый с твоим государевым
изменником душа в душу", и посему, мол, не стоит его держать в келье
Филарета. Старец без обиняков говорил церберу о боярах-ненавистниках:
- Бояре мне великие недруги. Они искали голов наших, а иные научали на
нас говорить людей наших; я сам видал это не однажды.
- Не станет их ни с какое дело, нет у них разумного. Один из них
разумен Богдан Вельский, к посольским и ко всяким делам очень досуж.
Филарет, выбитый из привычной жизненной колеи, лишенный многого, к чему
привык, особенно тосковал по детям и жене:
- Малые мои детки! Маленьки, бедные, остались, кому их кормить и поить?
Так ли им будет теперь, как им при мне было? А жена моя бедная! Жива ли уже?
Чай, она туда завезена, куда и слух никакой не зайдет! Мне уж что надобно?
Беда на меня жена да дети: как их вспомнишь, так точно рогатиной в сердце
толкает. Много они мне мешают: дай, Господи, слышать, чтоб их ранее Бог
прибрал; я бы тому обрадовался. И жена, чай, тому рада, чтоб им Бог дал
смерть. А мне бы уже не мешали - я бы стал помышлять одною своею душою.
Человек, как видно, сердобольный, чадолюбивый, ценивший жену, он,
несмотря на свой стойкий характер, испытывал иногда, судя по приведенным
словам, чувство горечи, даже обреченности.