"Михаил Садовский. Фитиль для керосинки" - читать интересную книгу автора

конечно, мог бы и подождать меня... что ты так торопился? Ты всегда
торопился! Торопился, торопился! Мне одной сюда ездить тяжело уже... про
детей и внуков я тебе говорить не буду - ты итак все знаешь... а правнуки...
ну, эти пишеры, "А дайньк дир, Готеню! Але гезунт!"62
Ребе сказал сегодня, что "возлюби ближнего, как самого себя!" Это относится
больше всего к профессии, - что сапожнику труднее всего полюбить сапожника,
а портному портного, потому что это конкуренция... а что же, наверное, он
прав, этот молодой ребе. Он такой умница... конечно, я не сказала ему, что
еду к тебе... нельзя же нарушать субботу, но в другой день я не могу - у нас
же сегодня юбилей, а не завтра, так Он простит мне, я думаю... но ты мне
только скажи, что тебе сегодня приготовить... девяносто - это не так много,
если ты можешь сам себе сварить картошку и сходить в магазин за молоком...
ну, хорошо, молоко мне приносят... и картошку тоже... и варю я себе очень
редко... эта гойка Галка хорошо готовит... но могу я сказать, то, что думаю!
Что ты молчишь? Ты всегда молчал... когда надо было сказать... а когда надо
было промолчать, так тебя вечно за язык тянули... нет... я все же схожу
намочу тряпку - мне не нравится, как ты выглядишь...
Она сходила к крану - воду еще не успели отключить на зиму, и протерла ему
лицо, как делала это не раз, когда он сваливался с температурой... и каждый
раз, как и сейчас, одна и та же мысль приходила ей на ум: "А кто же там
обтирал тебя? Ведь не может быть, чтобы ты ни разу не свалился за
восемнадцать лет!"... Она аккуратно свернула тряпочку, уложила на цоколь
позади гранитной плиты... и, распрямившись, шепнула ему прямо в лицо: "Кен
сте шен а биселе рюкн... их велт зайн балд... е... е..."63
Свет сильно потускнел, и рабочие на мотороллере, которые не раз проезжали
мимо, решили сказать Филиппычу, что эта старуха уже который час сидит и
сидит в одной позе. Сначала что-то бормотала и качалась, как все евреи, а
теперь и вовсе замерла, как статуя. Кто ее знает, не померла ли она там, да
и холодно... Филиппыч матюкнулся, толкнул толстым пузом стол и, кряхтя,
выбрался из-за него. Он шел по центральной аллее вразвалку и думал, что
конец у всех один: все равно вместе уходят редко, а тому, кто остался, куда
тяжелее.
- Вона! - Из-за спины указал рабочий, шедший сзади, - сидит не воро`хнется!
- Филиппыч остановился возле ограды и кашлянул. Старуха даже не
шевельнулась.
- Гражданка! - Произнес негромко Филиппыч, но не получил ответа. -
Гражданочка! Территория закрывается для посещения... может, Вам помочь, -
поинтересовался он, изображая участие в голосе. Старуха медленно повернула к
нему темное лицо и попыталась встать, опираясь на свою палку, но у нее
ничего не получилось. - Помоги, - кивнул Филиппыч назад, и рабочий в
телогрейке выдвинулся из-за спины.
- Да, я в цементе весь. Не успел. - Оправдался он. Тогда толстый Филлипыч,
сам, с трудом сгибаясь, наклонился и попытался взять старуху под локоть. Она
приподнялась и снова опустилась на скамейку.
- Ну, вот! - Огорчился он по-настоящему не столько немощи старухи, сколько
неожиданно выпавшим хлопотам. - Что ж вы одна-то... да в субботу...
- Ничего! - откликнулась старуха. - Я встану. Я дойду... я одна хотела,
потому что... - она замялась, стоит ли говорить, и Филиппыч прервал ее:
- В вашем-то возрасте!
- В моем возрасте уже все можно! И одной по ночам гулять, и в субботу! -