"Михаил Садовский. Фитиль для керосинки" - читать интересную книгу автора

Опечатать его было невозможно. Тогда он опечатал калитку, прилепив бумажку с
двумя круглыми печатями. И уехал.
- Ня будить дела, - констатировала Прасковья. - Я говорила. Не слухают. Их
дела. Мне что,. мне от их ниче не надо. Мальца жалко. Виданное ли дело - за
яблоки-то. Кто не лазить? А с другой стороны: знал жа - чаго лезть-то.
Зачем? Чужая жа...
В этот дом больше никто не вернулся. На заводе генерала тоже не видели после
того дня. И похороны прошли многолюдно, но тихо - тут уж власть постаралась.
Первое время ходили всякие слухи - мол, все же рабочие поймали его и
растерзали, а жену и детей увезли куда-то на милицейской машине, чтобы
спрятать...
После этого случая евреи боялись возвращаться с электрички домой, а по
воскресеньям ходить на базар. Хотя в мясной лавке Маня, упираясь животом в
прилавок и размахивая ножом, разглагольствовала: "Не на меня напали! Я б ему
этому длинному хрену .....-то бы отрезла зараз, чтоб он сдох, а за ер аф
мир, жиды ему помешали алкоголику! А генерал ему хороший! Жиды ему
помешали!.." Но смута рассеялась постепенно и довольно быстро - каждый думал
о себе и о своем пропитании и знал по горькому опыту, своему и чужому, что
вернее поговорки, чем "язык мой - враг мой" на Руси не было, да, видать, и
не будет.
Дело шло к зиме. Ноябрь смораживал в единый ковер опавшие листья, и они
целыми лепешками переворачивались, зацепленные нечаянно носком сапога.
Кто-то ловкий стал по ночам отрывать вагонку со стен разоренного дома. Потом
пошли в ход ступеньки крыльца, черепица стала исчезать с крыши целыми
квадратами, и теперь обрешетка зияла из-под нее непотемневшими тесовыми
проплешинами. Потом сорвали оставшиеся ставни. Разобрали крыльцо. А в первые
темные декабрьские ночи, когда не было луны, скатили первые два бревна со
сруба. Как их утащили, одному богу известно! А там уж пошло, пошло...и к
Рождеству стоял посреди пустыря один фундамент из красного кирпича... ни
намека на забор, ни одной щепки от летнего сортира, что стоял в углу
участка, не осталось...
- Говорила - не будить дела. - Констатировала баба Паша, ежедневно утаптывая
тропинку от своего дома через обретший почти прежний вид пустырь.
- Да почему? - Не споря, возмущалась ее соседка Наталья.
- А по всему. Видать жа, что дела не будить. Тут так дела ня делаются.
- Как? Не унималась соседка.
- А так. - Прасковья помолчала, закусив губы, пока затягивала три платка на
голове. - Так - скоро. Это Россия. Чаво ей жиды сделают. Они сами по себе, а
она сама по себе. А вони на них все списать хотели... ня будить дела. Место
это гиблое - по всему видать. Не с етого года пошло - не сейчас
кончится.Пустырь - он и есть пустырь.
- У тебя везде пустырь, Прасковья!
- Везде, везде, - в .... - сильно осерчала баба Паша. - А ты погляди сама -
небось, не слепая. Или нахлебалась мало?.. Может, с ними, с жидами то лучша
ба жили - они капейку считать умеють... Тваво жиды сажали? А!? А вернули
тебе что вместо мужика? Справку? А поначалу хто тут жег... а сейчас мы с
чего шикуем. Ты на радиво, Наталья, авоську повесь - в нее сыпаться
будить... Нам все мало. Власть туда, власть - сюда, а нам все мало... вот
оно и выходит, что кругом пустырь - и взять нечего, и виноватить некого.
- Тише ты, тише! - Испугалась Наталья, - Ишь разошлась - не к месту.