"Михаил Садовский. Фитиль для керосинки" - читать интересную книгу автора

сферу, где слова жестоко болезненны, а примиряющие аргументы безмолвно
категоричны.
На следующий день он притащил домой пишущую машинку, стопы бумаги и копирки.
Она поинтересовалась, зачем ему еще машинка - одной мало? И он вполне
резонно ответил ей: "Другой шрифт. И ничейная" - Так, постранично меняя
шрифты на бумаге, начал он гигантскую изнурительную и сладостную работу.
То, что произошло с нашим народом, на совести всех людей, и корни злобы
проросли все слои, классы, вершины и впадины. Этот грех невозможно ни
искупить, ни простить, ни скрыть ложью или благополучием, и каждому ясно:
все беды второй половины века оттого, что люди, все люди, допустили этот
грех и участвовали в нем. Такое поле зла нечем аннигилировать.
- Ты не преувеличиваешь? - С тревогой и тоской спращивала она.
- Преувеличиваю? - Я жалею тебя и не говорю всего, что мне открылось. Но еще
одно: теперь каждому понятно, что это избранный Б-гом народ. Только поэтому
Яхве послал ему такие испытания в доказательство верности ему. Он был
уверен, что мы выстоим! Только мы. Ты понимаешь? Понимаешь? Нам кричали: у
нас нет родины, мы космополиты, мы предатели, нам нечего терять!... мы
потеряли столько, что ни один народ бы не выстоял. Но ОН верил в нас и был с
нами. Поэтому теперь мы должны быть с ним! Мы выстояли и не потеряли самого
главного, с чего вообще все начинается в мире... - она прислонялась к нему
щекой, потом, когда глаза просыхали, смотрела на него и шептала: "Боже,
какой бы ты ни был, Боже, спасибо тебе, что я не прошла мимо такой боли и
поняла, что всегда есть высота выше и глубина глубже, но никогда не
сравнить, что больнее... но... зачем ты это сделал, если это правда? Разве
любимых так испытывают?
- Ты - гойка, и поэтому не поймешь. Вы, гои, говорите только с сыном его...
да и то... в оправданье безверья... поэтому вы так украшаете храмы, чтобы
заслонить правду... - и она ничего не говорила, потому что чувствовала, что
все ее доводы - только слова... может быть, слышанные где-то.
Когда через несколько месяцев его труд превратился в стопы листов, он вдруг
стал заядлым собирателем марок, открыток, конвертов. В его речи стали
попадаться незнакомые слова, все деньги уходили на непонятное увлечение. И
разными путями люди, отъезжавшие навсегда с этой земли, с уговорами и
мольбами получали от него по одному обычному почтовому конверту с одим
листочком внутри. Если кому и взбредало в голову: не антисоветскую ли
пропаганду подсунули ему, чтобы в последний миг скомпрометировать, ничего
подозрительного из печатных строк не выходило... то про лесоповал, то про
какие-то прививки, то вообще описывается мирный милиционер, наверное, это
тыл во время войны... короче говоря, "Почему не взять, если просит человек?
- Ни марку не клеить, ни звонить никому - пересечь границу - так все равно
ее пересекать, что с конвертом, что без, а там просто бросить в ящик. Дела!
Кто это видит, что это значит. Бросил - и свободен! Так в одном месте и в
другом, и в третьем сложились одинаковые книги. И если в одной не хватало
страниц, то их пересылали из другого места...
Говорят, ко всему можно привыкнуть, даже к боли - это неправда... ни к
радости, ни к боли... но когда приоткрылись ворота, он пришел к ней и
сказал:
- Давай уедем... распишемся и уедем...
- Зачем? - спросила она. - Здесь - родина, а там мы чужие. Чужой язык. Чужая
земля. Чужая вера...