"Екатерина Садур. Зеленая бездна" - читать интересную книгу автора

Я поехала в Ялту к моему мужу. Я поехала навстречу настоящему лету, и
чем дальше я уезжала от Москвы, тем ближе ко мне подходило лето. На станциях
вдоль перрона стояли старухи с кефиром и яблоками, но ближе к югу появлялась
черешня и абрикосы. Казалось, что это юг посылает мне навстречу торопливые
вести о себе. Мой вагон был наполовину пуст, потому что тогда мало кто хотел
навстречу лету. На станциях выходили редкие пассажиры, прогуливались по
перрону и покупали у старух горячую картошку или распластанного цыпленка
табака. Когда поезд трогался, мне нравилось проходить по вагону мимо
открытых купе. Я видела пустые полки и разобранные столики в напрасном
ожидании пассажиров, а за окном, одна за другой, проносились частые
деревеньки с маленьким пестрым кладбищем и в бледной еще по-северному
природе неясно проступал юг зарослями туи в серебристых шишечках семян или
оранжевой веткой абрикоса, вырвавшейся за изгородь. Иногда проходили поезда,
полные солдат. Солдаты, голые до пояса, тесно сидели на нижних полках,
свешивались с верхних и багажных и прижимались к окну потными блестящими
лицами. Они цепко вглядывались в пролетающую дорогу: в маленькие полустанки
и большие города, чтобы как можно больше выхватить из жизни. Они ехали на
войну, а мы ехали на юг, и нам казалось, что никакой войны нет, и мы
забывали их прощальные лица, сосредоточенные от усилия к жизни.
- Поезда сейчас ходят совсем пустые, - пожаловался проводник, когда
мы проехали Тулу. - Разгар лета, а пассажиров мало. Только составы с этими
малолетними, с пушечным мясом. Чай будете?
Всю ночь напролет я пила спитой чай с сахаром "Дорожный" и слушала
жизнь проводника. Он был еще довольно молод, но во всех его движениях, в его
разговоре сквозило что-то разбитое, но не по-стариковски, а так, как будто
бы он плохо выспался и ему все никак не удается выспаться до конца. Разговор
его был обстоятельным и одновременно жалким. На станциях он шутил со
старухами-продавщицами, они смеялись его шуткам и жалели его, и он, увидев
их жалость, быстро выдыхался, прекращал острить и угрюмо протягивал деньги
за картошку, за сливы, за кефир и за цыплят табака.
- Моя жена вышла за меня в восемнадцать лет по большой любви, -
рассказывал проводник. - Я был счастлив. Мы прожили пять лет, но она
по-прежнему любила меня так же, как в первые дни. Пил я в то время как все
- для веселья и от нечего делать - и всегда знал, что смогу остановиться.
Но однажды все рухнуло: я стал просыпаться по утрам с тяжелой головой и
ничего не помнил. Так, одни обрывки... Я бил жену, бил сына, а когда они
прятали от меня деньги, я их воровал, а они терпели...
Он говорил скучно и угрюмо, я пыталась его не слушать, смотрела на ночь
за окном, черную непроглядную ночь и желтые про-
нзительные огни. И в его словах было столько тоски, что мне самой
захотелось говорить, но уже не ради него, а ради себя. Мы не слушали друг
друга, а просто вслух думали каждый о своем.
- Мой дорогой, - вспомнила я, - мой любимый, ты, наверное, никогда
не простишь меня за то, что я ушла в тот вечер и сказала тебе, что ухожу
навсегда...
- А, ревность, - усмехнулся он, - ревность. Чужое прочитанное письмо
или подслушанный разговор по телефону. И куда же ты едешь?
- Я еду к моему мужу.
- Я все знаю про ревность, - засмеялся проводник. - Однажды я застал