"Герман Садулаев. Одна ласточка еще не делает весны " - читать интересную книгу автора

людям, селятся в садах. Теперь их много, они поют, порхают по веткам.
Дрозды, дятлы, снегири, синицы, кого только нет! И всех вредителей подъели
начисто, никакие химикаты не нужны. И ласточки, знаешь, снова стали
прилетать ласточки! Над нашим порогом слепили гнездо... И... может, все
будет по-прежнему?..
И я услышал невысказанное: "может, ты вернешься домой, сын?". Грустно
улыбнулся, ответил:
- Одна ласточка еще не делает весны, папа.
И поезд уехал. Я вернулся к себе. Я выключу телефоны, закрою двери, я
буду спать. Мне приснятся горы, Черные Горы, и синие, у линии горизонта. Мне
приснятся сады, полные цветов и фруктов, купающиеся в пении птиц. И мама
выйдет на порог, щурясь от весеннего солнца. И перед тем, как все будет
кончено, и свернется шлейф родовой памяти, я увижу себя ласточкой, ангелом
на светлом пути. И упаду в небо.

От автора

Я сердечно благодарен вам за то, что вы прочли эту повесть. Знаю, что
восприятие текста будет разным, кто-то по-человечески поймет, кто-то не
захочет понимать и объявит все написанное ложью и очернительством. Кто-то
потребует доказательств каждого слова.
Я не документалист, у меня не было задачи собирать свидетельства, чтобы
представлять их в какой-нибудь международный суд по правам человека. Этим
занимаются другие люди. Нужно ли это делать или нет - не мне решать. Я, смею
надеяться, писатель, хоть и неважный. Я пишу о людях, об их сложной судьбе.
Но я не могу лгать или умалчивать, не могу исключить из своего текста
описания фактов, которые, к нашей общей горечи и сожалению, имели место.
Это оскорбительно по отношению к памяти тысяч людей, погибших от
бомбардировок. По отношению к раненым и потерявшим членов своих семей. Мы
что, должны выйти на улицы и демонстрировать свои раны?
Документальная составляющая придает тексту достоверность. Без нее
останется только рефлексия, "горе от ума", а этого добра и так хватает в
современной литературе. Я не говорю ничего нового - все, кто хотел знать,
уже знают. Источников информации более чем достаточно. Моей сверхзадачей
было художественное слово. Гибель миллиона людей - статистика. Голая
документальность не изменит сознания людей, не заставит почувствовать чужую
боль как свою. Только искусство обладает магической силой сообщать человеку
прозрение о том, что все живое во вселенной - едино. И что чужой боли не
бывает. Я старался найти соприкосновение документальности и лирики, сплавить
их в одном тигле.
Как писатель я в оппозиции к любому антигуманизму, этим моя
политическая платформа исчерпывается. Мне не хотелось бы, чтобы моими
текстами как флажками размахивала конкретная оппозиция, имеющая свои цели,
бог знает, благовидные ли.
Я не чеченский националист. Честно. Хотя, помните у Ленина, о разнице в
шовинистическом национализме крупной нации и национализме нации, стоящей на
грани гибели, для которой национализм становится просто условием выживания?
Но даже этот национализм - не мой. Я делал слепок, отпечаток, моментальный
фотоснимок национального сознания и исторической памяти. Вспомните, мой
лирический герой - сумасшедший. Он захлестнут шлейфом родовой памяти, его