"Герман Садулаев. Одна ласточка еще не делает весны " - читать интересную книгу автора

куски предплечья, но не это было самое страшное. Осколочное ранение в
голову, закрытая черепно-мозговая травма. Внутричерепное давление стало
нарастать, боли, потери сознания, критическая ситуация. Хирург сделал
трепанацию черепа. Давление ослабло, кризис миновал, теперь Зареме было
лучше.
Зарема говорила мало, мне все рассказали другие. Да, там были другие, я
их заметил, когда по-настояшему огляделся. В палате лежали женщины.
Перебинтованные, обожженные, некоторые с ампутированными конечностями.
Я потом еще вышел в коридор. Областная больница была переполненным
военно-полевым госпиталем. Для гражданского населения. Старики, женщины,
дети. Раненые, изувеченные. Мальчик с оторванной ногой сидел на скамеечке,
костыльки у стенки, и разговаривал со своим ингушским сверстником.
А как по-ингушски будет "солнце"? А "вода"? А "хлеб"? Маленький ингуш
отвечал, маленький чеченец смеялся. Ему казалось, что ингушские слова - это
коверканные чеченские.
Знаете, я вспомнил, как однажды на "скорой помощи" попал в
травматологическое отделение больницы в Санкт-Петербурге. Мои соседи стонали
и жаловались, один постоянно причитал: почему это случилось именно со мной?
В Назрани никто не жаловался, ни женщины, ни маленькие дети. Иногда
говорили: такова была воля Аллаха. Как можно победить этот народ, как можно
его подчинить, завоевать?
И мне стало стыдно за себя, за свою несдержанность, за эти слезы. У
людей смерти в семье, тела разорваны на куски, а мы живы, мы целы. И чеченец
не должен плакать. Трудно быть чеченцем.
Что теперь скажу я, если спросят, открыв мой паспорт: "Ты чеченец?".
Может, только: нет, наверное, нет; но я очень хотел бы быть чеченцем.


50

Зареме предстояло еще долгое лечение, сращивание предплечья,
нейрохирургическое вмешательство. Все, что было можно сделать в
переполненной назранской больнице, с недостатком лекарств, отсутствием
условий для сложных операций, врачи уже сделали. Мы с отцом хлопотали о
выписке Заремы, я забирал ее в Петербург.
И вот на руки выдали эпикриз, машина МЧС довезла до аэропорта. В
аэропорту рано постаревшая ингушка, служащая, ставит штампы на бесконечные
партии "груза 200". И мы видим эти крытые фургоны, стоящие в очереди на
погрузку. Но мы живые, мы - живые! Пусть на носилках в самолет, потом я
держу сестру на руках, но живые. Стюардессы освобождают нам три передних
кресла. Никто из пассажиров не говорит ни слова против, это Назрань, все
понимают.
Это Назрань. Все понимают. А в Москве, в Москве как будто не знают о
том, что идет война, как будто никогда не слышали. Наш рейс до
Санкт-Петербурга, но нас сажают в Москве. К трапу подъезжает машина, заходят
люди в штатском: "Кто здесь с огнестрельным ранением, пройдемте!".
Пройдемте??? Пройдемте???!!!...
Только если вы волшебники, если сделаете так, что Зарема вмиг встанет
на ноги. Но вы не волшебники, вы просто жалкие московские крысы, жалкие
крысы из крысиного учреждения. Я снова беру сестру на руки, я еду с ними.