Милый Эдмунд!

Находясь в этом удивительном городе, я сожалею только об одном – что ты простудился, сидя в долговой яме, и не смог к нам присоединиться. Кстати, о долгах. Гастроли нашего театра имеют здесь неплохой коммерческий успех, и есть надежда, что мы вернемся на брега Туманного Альбиона в соболиных шубах. Одну я уже приобрел на распродаже в Сокольниках нарочно для тебя, чтобы ты не мерз, когда опять попадешь в долговую яму. Наши гастроли начались с настоящего фурора – почтеннейшая публика не только рукоплескала, но посреди любовной сцены пришла в неописуемый восторг и закидала Ромео и Джульетту своими любимыми лакомствами, как-то: пареной репой, квашеной капустой и мочеными огурцами. Вообще, дорогой Эдмунд, я заметил, что здешняя публика моим возвышенным трагедиям предпочитает незатейливые мелодрамы, и мы специально пригласили некоего местного драматурга, который несколько подкорректировал Ромео и Джульетту под вкусы московских театрофилов. В новом варианте мать Ромео, сеньора Мария, предстает в образе простой швеи, приезжающей в Москву из Смоленска. В столице ее соблазняет боярский лекарь Хуан Карлос, а родившегося от этой связи мальчика усыновляет московский дьяк Виктор, тайно влюбленный в Марию. Через много лет Ромео влюбляется в Джульетту – племянницу Хуана Карлоса, но ее мать Лорена и слышать не хочет об их браке и плетет интриги, чтобы сжить со свету и Ромео, и просто Марию. В конце представления все персонажи на радость зрителям умирают возвышенной смертью. Этот переделанный вариант имел оглушительный успех, и теперь я подумываю о том, чтобы в соавторстве с московскими сочинителями создать мелодраму «Дикая Дездемона, или Мавры тоже плачут», где и для тебя найдется прекрасная роль негодяя Яго, своими корнями восходящего к героине здешних народных сказок – Бабе Яге. Должен тебе также сообщить, что принимают нас здесь великолепно и на самом высоком уровне. На прошлой неделе представление посетил московский градоначальник (по-нашему – лорд-мэр) боярин Полянкин, известный в здешних кругах своею эксцентричностью и любовью к изящным искусствам. От все души навеселившись на спектакле «Ричард III», он пригласил всю нашу труппу принять участие в традиционной российской забаве – катании по Москва-реке на санях, запряженных медведями. Откушав отменной царской медовухи («ROYAL MEDOWUHA»), боярин затянул грустную песню:

Широка Московия родная,

Много в ней медведей и волков…

Увязавшаяся за санями стая голодных волков дружно подхватила песню. Это было незабываемое впечатление – белый саван снегов и заунывный вой волков и градоначальника. A на следующий день я общался с московской творческой интеллигенцией. Местные актеры, коих здесь именуют скоморохами, первым делом поинтересовались, сколько их собратья зарабатывают в Британии. Скоморохи Пенкин и Моисеев сильно жаловались на нужду, испытываемую ввиду скаредности властей и местных нуворишей, именуемых здесь «новыми московитами». Весь вечер отплясав в бабьем платье перед московскими скупердяями, скомороху Моисееву хватает лишь на то, чтобы один раз постоловаться в харчевне «У Мак-Аревича». Записная диссидентка боярыня Валерия посетовала нам на притеснения прогрессивной интеллигенции стрельцами и опричниками, которые плугами сравняли выставку нетрадиционных иконописцев на Ходынском поле.

Испив по очередной чарке, мои собеседники закручинились над любимыми своими вопросами: «Кто виноват?» и «Что делать?». Я же закручинился над полной чаркой: «Быть или не быть, вот в чем вопрос». Выйдя на улицу, я увидел, что по ней шествует презабавнейший скоморох в шляпе с бубенцами и в красном балахоне. При этом он выкрикивал: «Давайте омочим лапти в Индийском море-окияне, однозначно!». Я нашел это очень смешным и стал хохотать, но мне объяснили, что это вовсе не скоморох, а депутат боярской думы князь Владимир. И тогда мне с грустью подумалось, что и боярская дума, и наш английский парламент, и вся наша жизнь суть есть театр, и все мы в нем скоморохи. Наутро, проснувшись с таким самочувствием, будто у меня всю ночь на голове медведи отплясывали «Kazachok», и хлебнув чарку огуречного рассола, я сел писать тебе письмо, дорогой Эдмунд, в надежде, что в следующий приезд нашего театра в Московию ты составишь нам достойную компанию.