"Микола (Николай Федорович) Садкович. Мадам Любовь " - читать интересную книгу автора

встречные прохожие, чаще солдаты, вынуждали опускать плечи, шаркать ногой,
сильнее опираться на палку.
Сегодня он шел к памятнику не с победой. Он шел на казнь. Об этом с
самого утра гремело городское радио, созывая жителей Минска.
Еще издали он увидел возле памятника толпу. Вернее, штатские стояли в
некотором отдалении, полукругом заняв мостовую и противоположный тротуар, а
возле пьедестала суетились десятка полтора военных. Строй автоматчиков в
касках закрыл узкую площадь с одной и с другой стороны. Люди молча смотрели
в спины солдат.
Подойдя ближе, он увидел знакомых: сторожа типографии "Прорыв",
сумрачного старика баптиста; двух рабочих ремонтного завода и нескольких
базарных мальчишек-попрошаек, несчастных сирот. Отдельно, по ту сторону
автоматчиков, стоял бургомистр со свитой: редакторами газет и чинами
белорусской полиции.
Даже если бы они находились не по ту сторону редкой цепи застывших на
широко расставленных ногах немецких автоматчиков, а среди собравшихся
зрителей, и тогда бы они стояли отдельно. Все выдавало их, все отделяло от
молчаливой толпы. Не только темные, старомодные пиджаки с приколотыми к
лацканам розетками националистов и шляпы чужого фасона, а все: жесты, манера
обращаться с вопросом или отвечать, выговаривать, подчеркнуто "гакая"
белорусские слова, самодовольно улыбаться, сверкая очками в иноземной
оправе, - все выдавало этих приезжих "старых хозяев".
Мало кто слышал о них что-либо раньше. Зато теперь минчане узнали, кому
принадлежали поместья под Минском, кому мастерские, кому уцелевшие дома или
магазины.
Притаившийся хромой человек знал их по именам, но ни разу не встречался
так близко, как сегодня.
"Что ж, рано или поздно нам придется познакомиться поближе..."
Только он об этом подумал, как вся группа во главе с бургомистром, о
чем-то переговариваясь, подошла к тротуару, как раз к тому месту, где стоял
хромой человек. Он невольно подался назад, прижавшись к стене магазина.
Оттуда ему была видна только верхняя часть памятника.
Хромой человек закрыл глаза. На минуту он опустился на дно молчаливой
бездны, откуда доносилось лишь тупое шипенье огня. Он понимал, что это
только спектакль, грубый и оскорбительный, но ничего не меняющий, что ему
предстоит увидеть и не такое, и все же невыносимо трудно было молчать,
стиснув зубы... Сейчас же хотелось одного - чтобы спектакль сорвался, чтобы
нашелся хоть один человек не побоявшийся сделать то, чего не мог, не имел
права сделать он, притаившийся: крикнуть, бросить камень или выстрелить в
палачей... Он старался удержать свои мысли, рвущиеся к застывшей толпе.
Конечно, можно было найти смельчака, но тогда не обошлось бы без жертв, а их
и так слишком много... Его душила обида. Сознание, что фашисты торжествуют
победу, не встречая сопротивления. Это длилось недолго. Вдруг ему
показалось... Он напряг слух, еще боясь поверить себе и уже радуясь тому,
что услышал. Шаги... Много шагов... Уходят! Они уходят! Он это видит.
Опустив головы, сначала медленно, будто только меняя место, отходят на край
площади, затем, не оглядываясь, торопливо скрываются в воротах домов, в
переулках.
Подкова зрителей быстро разгибается. Ее края тают, исчезают. Вот
незаметно, бочком, ныряет в калитку типографский сторож. Рослый рабочий,