"Магда Сабо. Фреска" - читать интересную книгу автора

как встать, она напоследок еще раз потянулась в постели, выпрямила спину до
едва уловимого хруста суставов и мельчайших косточек, заранее радуясь
утреннему умыванию. Она обожала полоскаться, мыться, обожала и мыло, и
полотенце, и хлещущую из крана воду. Бьет колокол, стало быть, сейчас без
четверти семь, звонят к утренней службе. "Бим-бом", - заглушая шум льющейся
воды, доносился раскатистый звон. До чего назойливый, настырный колокол у
этой новой церкви! В раннем детстве ей представлялось, будто колокол закован
в железное облачение и постоянно голоден. На обед ему дают вонючие желтые
пилюли, какие ей самой приходилось глотать от малокровия. Чем же еще может
питаться колокол, как не железистыми пилюлями? По ночам он спит в железной
кровати и укрывается железным одеялом, а утром, если его разбудить врасплох,
орет, как Папа. "Бим-бом", - плыл колокольный звон над гостиницей и опять,
как двадцать лет назад, вопрошал строго: "А где твоя пуговица с люстринового
фартука, Аннушка?" В те годы она каждое утро под этот колокол спешно
собирала тетрадки, хватала портфель, а недопитый кофе выплескивала в сад.
Язон скулил за плотно прикрытой калиткой, псу хотелось увязаться за нею,
что, конечно, было запрещено, а она знай себе мчалась дальше по улице, и
туго заплетенные косички прыгали в такт по спине. Когда она входила в ворота
школы, колокол снова оживал, но теперь он бил восемь раз кряду, и тут-то
начиналось настоящее утро.
Сейчас только семь утра. Ну и поперемывают же ей сегодня косточки - в
такой день черные чулки не надела. Нет у нее черных чулок. Да и платье для
похорон неподходящее, и разгуливать в нем с утра тоже вроде бы не годится;
тут, пожалуй, ее выручит плащ, хотя в плаще ходить целый день - запаришься,
И шляпы вот тоже нет, впрочем, шляп у нее нет и в Пеште; она вообще их
терпеть не может. Кому не нравится - пусть не смотрит, Она тщательно, с
удовольствием расчесывала свои густые волосы, когда ей подумалось, что не
худо бы заказать венок, но мысль эта мелькнула и исчезла, и она тут же
забыла о венке. Стихли последние удары колокола, наконец она была готова. Но
сначала решила выйти на балкон, осмотреться.
Гостиница стояла на главной площади, и, как обычно в провинциальных
городах, на той же площади находились все прочие общественные здания.
Аннушка перегнулась через невысокие перила.
Нелепое здание новой церкви торчало как раз напротив гостиницы, и то
один, то другой запоздалый прихожанин со смущенным видом поднимался по
ступеням портала.
Чуть дальше бронзовый Кошут простирал руки к небу с таким отчаянием,
словно в гимназии по другую сторону площади начался пожар, а равнодушным
прохожим до того и дела нет; а может, то был немой крик: все напрасно, и
хотя лицо его горит воодушевлением, надежды тщетны. Старые здания городской
и комитатской управы, ныне занятые под городской и комитатский советы, осели
по разные стороны площади и в упор уставились всеми своими окнами друг на
друга. В первый момент Аннушка не могла решить, какое же из этих двух зданий
уродливее, Пожалуй, все-таки комитатская управа: можно подумать, будто
какой-то бездарный шутник карикатурно скопировал Дворец Дожей. Ратушу в
известной мере спасал первоначальный замысел архитектора, даже многократные
перестройки позднейших лет не могли окончательно скрыть от наблюдателя
четких линий ампира.
Но самой уродливой из всех построек была, пожалуй, новая церковь. В
детстве Аннушка называла ее "калачом", церковь и впрямь походила на этакий