"Рафаэль Сабатини. Вечера с историком" - читать интересную книгу автора

возможности честно исполнять мой долг перед страной, навлечет на меня
проклятие Рима при твоем посредничестве? Все это говоришь мне ты?
Епископа охватило сильное волнение. Чувство долга по отношению к
папскому престолу пришло в противоречие с любовью к своему правителю. В
смятении он потупил взор и, ломая руки, произнес дрожащим голосом:
- Разве у меня был какой-то выбор?
- Я поднял тебя из грязи, - в голосе принца нарастали грозные ноты. -
Я своей рукой надел тебе на палец епископский перстень.
- Боже мой! Боже мой! Мог ли я забыть об этом? Я обязан тебе всем, что
имею, за исключением души моей, которая принадлежит Господу, веры моей,
которая принадлежит Христу, и моей преданности, которая - суть
собственность святого отца нашего, Папы.
Принц молча смотрел на него, пытаясь совладать со своим страстным
вспыльчивым нравом. В конце концов он прорычал:
- Поди прочь!
Прелат склонил голову, не смея посмотреть в глаза повелителя.
- Храни тебя Господь, владыка, - чуть ли не рыдая произнес он и вышел
вон.
Епископ Коимбрский был взволнован. Он любил принца, которому был столь
многим обязан: он понимал в глубине души, что Афонсо Энрикес прав, но он не
мог изменить своему долгу перед Римом, долгу столь же простому и понятному,
сколь и неприятному. Рано поутру Афонсо Энрикесу доложили, что к дверям
собора прибит пергамент, сообщающий о его отлучении от церкви, а епископ -
то ли от страха, то ли от горя - покинул город и отправился в путь на
север, к Порту.
Неверие быстро уступило место гневу в душе Афонсо Энрикеса. А затем,
почти так же быстро, он принял решение - безумное и безрассудное решение,
какого, собственно, и следовало ожидать от семнадцатилетнего юнца,
держащего в руках бразды правления. Однако в решении этом, если учесть его
однозначность и полное пренебрежение законами церкви и общества, можно было
заметить определенную логику, пусть и безнравственную.
Облачившись в латы и набросив на плечи отороченную золотом белую
мантию, Афонсо прискакал к собору в сопровождении своего брата Педро
Альфонсо и двух рыцарей, Эмигио Мониша и Санчо Нуньеса. Здесь на огромных
окованных железом воротах, как ему и говорили, висел римский пергамент,
предающий принца анафеме. Высокопарные, витиеватые латинские фразы были
выведены на нем изящным округлым почерком умелого церковного писца.
Он соскочил со своего громадного коня и, бряцая доспехами, взбежал по
ступеням собора. Его спутники следовали за ним. Очевидцами последующих
событий стали несколько зевак, которые остановились, увидев своего принца.
Указ об отлучении еще не успел привлечь к себе чье-либо внимание,
поскольку в двенадцатом столетии искусство читать по-писанному представляло
собой тайну, посвящены в которую были лишь очень немногие. Афонсо Энрикес
сорвал пергамент с гвоздя и смял его в кулаке, затем вошел в собор, но
вскоре вышел оттуда и направился в монастырь. По его приказу забили в
колокола, созывая монахов.
Вскоре вокруг инфанта, стоявшего на залитом солнцем церковном дворе,
стали собираться члены монашеского ордена - суровые, отчужденные,
величественные, они неторопливо шествовали под украшенными лепным
орнаментом сводами; одеяния их ниспадали до земли, руки, спрятанные в