"Рафаэль Сабатини. Вечера с историком" - читать интересную книгу автора

под густыми сросшимися в линию бровями читалась какая-то зловещая угроза.
Чтобы объяснить смысл своего вопроса, Борис пересказал князю
услышанное от Басманова. Василий Шуйский рассмеялся. Экий вздор! Дмитрий
мертв. Он сам держал на руках его тело, и никакой ошибки тут быть не может.
Из уст Бориса помимо его воли вырвался вздох облегчения. Шуйский прав:
весь рассказ Басманова - сущий вздор с первого до последнего слова. Бояться
нечего. Глупо было впадать в трепет, пусть даже и на какое-то мгновение.
И все-таки в последующие недели Борис часто задумывался над тем, что
сказал ему Басманов. Главную причину для беспокойства царь видел в
повальном паломничестве польской знати в Брагин, ко двору магната
Вишневецкого. Вельможи воздавали почести этому самозваному сыну Иоанна
Грозного; в Москве тем временем свирепствовал голод, а пустые желудки, как
известно, не располагают к преданности. Кроме того, московская знать
недолюбливает своего царя: он правил чересчур сурово, ущемлял власть бояр,
среди которых были люди вроде Василия Шуйского - слишком много знающие,
алчные и честолюбивые, вполне способные употребить свою осведомленность ему
во зло. Претендент на престол улучил очень благоприятный момент, сколь бы
нелепы ни были его жульнические притязания. Поэтому Борис отправил к
литовскому магнату гонца с предложением взятки за выдачу Лжедмитрия.
Но гонец вернулся с пустыми руками. Он слишком поздно прибыл в Братин:
самозванец уже покинул город и спокойно поселился в замке Георга Мнишека,
пфальцграфа Сандомирского, с дочерью которого, Мариной, он был обручен. Эта
весть уже и сама по себе не сулила Борису ничего хорошего, но вскоре пришла
и другая, еще более мрачная. Спустя несколько месяцев он узнал от
Сандомира, что Дмитрий переехал в Краков, где Сигизмунд III Польский
публично признал в нем сына Иоанна Васильевича, законного наследника
русского венца. Сообщили Борису и о фактах, на которых основывалось
убеждение в законности требований Дмитрия. Самозванец утверждал, что один
из эмиссаров Бориса, посланных в Углич, чтобы убить его, подкупил лекаря
цесаревича, Семена. Тот сделал вид, будто согласен убить Дмитрия: это был
единственный способ спасти ему жизнь. Лекарь отыскал сына какого-то смерда,
который был отдаленно похож на цесаревича, облачил его в одежды,
напоминавшие наряд молодого наследника, и перерезал мальчику горло. Те, кто
нашел тело, решили, что убит Дмитрий. Все это время лекарь прятал
цесаревича, а потом тайно увез его из Углича в монастырь, где молодой
Дмитрий и получил образование.
Такова в двух словах история, с помощью которой претендент убедил
польский двор. Никто из знавших Дмитрия мальчиком в Угличе не посмел
разоблачить взрослого мужчину, чья наружность столь разительно напоминала
облик Иоанна Грозного. Вскоре после того, как историю эту услышал Борис, ее
услышала и вся Русь. И тогда Годунов понял, что настало время как-то
опровергнуть ее.
Но как убедить москвичей? Одних заверений, пусть даже и царских, тут
мало. И в конце концов Борис вспомнил о царице Марии, матери убиенного
отрока. Он велел привезти ее в Москву из монастыря и поведал ей о
самозванце, претендовавшем на русский престол при поддержке польского
короля.
Облаченная в черные одежды и постриженная в монахини по воле тирана,
царица стояла перед Борисом и бесстрастно слушала его. Когда он умолк,
слабая тень улыбки скользнула по ее лицу, успевшему огрубеть за двенадцать