"Эрнесто Сабато. О героях и могилах " - читать интересную книгу автора

испытывал то же чувство, какое могло бы охватить его, если бы после
долгих-долгих лет отсутствия он вернулся в дом своего детства и,
попытавшись ночью открыть какую-то дверь, наткнулся бы на стену.
Несомненно, ее лицо было почти копией лица Хеорхины: те же черные волосы с
рыжеватым оттенком, те же серо-зеленые глаза, тот же большой рот, те же
монгольские скулы, та же матовая, бледная кожа. Но это "почти" жестоко
ранило, и ранило тем сильнее, чем было незаметней, неощутимей - тогда
иллюзия становилась еще более глубокой и болезненной. Потому что костей и
плоти - думал он - еще недостаточно, чтобы создать лицо; вот почему в лице
куда меньше физического, чем в теле; от лица неотделимы взгляд, складка
рта, морщины, вся совокупность тончайших признаков, через которые душа
обнаруживает себя в плоти. Вот почему в тот миг, когда человек умирает, его
тело превращается в нечто иное, настолько иное, что мы могли бы сказать
"как будто другой человек", хотя у него те же кости, та же плоть, что за
секунду до того, всего за одну секунду до таинственного этого мгновения,
когда душа покидает тело и оно остается столь же мертвым, как дом, откуда
ушли навсегда существа, что в нем обитали, а главное, страдали и любили в
нем. Потому что облик дома создают не стены, не потолок, не пол, но люди, в
нем живущие, их разговоры, их смех, их любовь и ненависть; люди,
наполняющие дом чем-то нематериальным, но характерным, чем-то столь же мало
материальным, как улыбка на лице, хотя делается это с помощью разных
предметов вроде ковров или книг, или даже красок. Ибо картины, которые мы
видим на стенах, цвета, в которые окрашены двери и окна, узоры на коврах,
букеты в комнатах, пластинки и книги, хотя и материальны (все равно как
губы и брови на лице), тем не менее, они - проявление души, так как душа не
может проявить себя для наших материальных глаз иначе как посредством
материи, и в этом есть некая ущербность души, но также особая утонченность.
- Как? Как она сказала? - спросил Бруно.
"Я пришла, чтобы встретиться с тобой", - сказала Алехандра, по словам
Мартина.
Она села на траву. И в лице Мартина, видимо, появилось удивленное
выражение, потому что девушка прибавила:
- Ты, может быть, не веришь в телепатию? Это было бы странно, тип у
тебя как раз подходящий. Когда я в прежние дни видела тебя на этой
скамейке, я знала, что в конце концов ты обернешься. Разве не так? Ну вот,
и сегодня я была уверена, что ты вспомнишь обо мне.
Мартин ничего не ответил. Сколько раз потом повторялись такие сцены!
Она угадывала его мысль, а он молча слушал. У него было отчетливое чувство,
что он ее знал раньше, чувство, иногда возникающее у нас, будто мы этого
человека видели в какой-то прежней жизни, чувство столь же похожее на
действительность, как сновидение - на события вчерашнего дня. И должно было
пройти еще немало времени, пока Мартин понял, почему Алехандра показалась
ему смутно знакомой, и тогда Бруно снова усмехнулся про себя.
Мартин смотрел на нее с восхищением: черные волосы в контрасте с
матовой, бледной кожей, высокий рост, угловатость; что-то в ней было от
модели из модного журнала, но в то же время и суровость и глубина, какие не
встречаются у женщин этого типа. Очень-очень редко Мартину случалось
уловить оттенок нежности в ее лице, один из тех оттенков, которые считают
характерными для женщины и особенно для матери. Улыбка ее была жесткой и
саркастичной, смех - резким, как движения и характер в целом. "Я с трудом