"Владимир Рыбин. Пять зорь войны " - читать интересную книгу автора

- Тогда они будут воевать, а не разговаривать. И может, еще злее будут,
потому что все знают, сколько терпели.
Грач недовольно морщится.
- Бросьте вы. "Будут воевать..." Мне еще жену надо дождаться...
Они втроем выходят на крыльцо, вместе отправляются к причалу. Еще
издали мичман замечает на мостках белое платье Даяны. На палубе катера,
живописно облокотившись на зачехленный пулемет, стоит старший матрос
Суржиков и что-то говорит девушке, показывая в улыбке все свои великолепные
зубы.
- Ну я ему! - тихо говорит Протасов.
Ищенко громко кашляет. Мичман сердито взглядывает на него, а когда
снова поворачивается к катеру, то видит одну только Даяну. Суржиков сгинул,
словно его и не было. Политрук смеется, поощрительно хлопает мичмана по
плечу.
- Чувствуется выучка...
Протасов тяжело прыгает на мостки, отчего стонут пересохшие доски, и
Даяна едва удерживается на ногах, цепляется за невысокий борт.
- Все по местам! - командует он. На ходу берет Даяну за подбородок,
быстро целует ее в испуганно сжавшиеся губы. И перешагивает на катер.
Даяна стоит не шелохнувшись, не опуская глаз, и ее лицо рдеет, то ли от
смущения, то ли от вечернего солнца.
...Ох уж эти вечера! Утро с его бодростью и надеждами - это как корзина
Даяны, идущей на виноградник. Пустая корзина, которую предстоит наполнить. А
вечер! О, вечер это тоже вроде корзины, только не пустой, а уже опустевшей.
Когда тело гудит радостью исполненного, когда позади заботы и можно уже не
спешить, не тревожиться, а просто радоваться удачному дню и предстоящей
ночи. Вечер - это когда из светлых глубин усталости всплывает второе дыхание
и хочется петь, и любить, и глядеть, как великая художница - заря
перемешивает краски на небе, на зеркале Дуная, на лицах людей.
Для всех вечер - окончание дня, для пограничников это - начало ночи.
Вот и он, мичман Протасов, вместо того чтобы в этот час быть рядом с Даяной,
стоит у окна рубки, глядит на неподвижные камыши, на красный шар солнца,
скачущий, словно мяч, по гребенке дальнего леса. Вместо того чтобы сидеть у
любимой вербы на околице и сгонять комаров с податливых плеч девушки, он,
Протасов, уходит на свой ночной пост, где тишина будет тревожной,
неподвижность - напряженной, затаенной, опасной...
- Товарищ мичман! Может, поднимемся повыше точки? - Голос у Суржикова
подчеркнуто равнодушный, с зевотцей. - ...Поднимемся, а ночью поплывем по
течению без мотора, тихо, как в секрете. А?..
- Светлая у тебя голова, - усмехается мичман. - Вот только нос ей
иногда мешает.
- Папины недоделки в карточку взысканий-поощрений не заносятся, -
весело отзывается Суржиков и широченной ладонью, вспотевшей на штурвале,
трет свой большой нос.
- Я не о папе. Я говорю, что нос у тебя, как компас, все время на девок
поворачивается...
Катер, монотонно гудя, выходит из протоки. Солнце быстро тонет в
камышовых плавнях, вскидывая высокую зарю. Дунай полыхает расплавленным
металлом. По-над чужим берегом в серой тени лежат белесые хвосты ночного
тумана...