"Владимир Рыбин. "Голубой цветок" (рассказ)" - читать интересную книгу автора

вперед.
Маша сидела перед ним прямая, замеревшая. Она словно бы не
замечала своих слез, продолжавших катиться по щекам. И он как будто
привык к ним, смотрел на короткую - "под шлем" - прическу Маши и
боролся с острым желанием потрогать упругие спирали завитков на ее
виске.
Тишина, тяжелая, ощутимая, висела за переборками, за оставшейся
приоткрытой дверью. Только зуммер психоанализатора все плакал и плакал
на Машином индивидуальном пульте, почему-то напоминавшем туалетный
столик.
- Это пройдет, поспишь немного, и пройдет, - сказал Кубиков.
- Я не о себе. - Она подняла к нему заплаканные глаза. - Я
психолог, знаю: всем нелегко. Знаю. Только я... слабей оказалась...
- Не о себе? - машинально переспросил он и покраснел.
Она не ответила. Медленно встала, как-то странно улыбнулась ему и
пошла к двери. И Кубиков понял, куда она направлялась - в камеру сна.
В последующие полгода черный стресс уложил еще нескольких членов
экипажа. Кубиков ждал, что болезнь отпустит хоть кого-нибудь, но
педантичный ПАН все не давал положительного заключения. И наступил
момент, когда остались бодрствовать только трое - самый молодой -
Димочка, самый старый - Иван Сергеевич да он, командир.
Еще более пусто стало на корабле. Именно тогда и случилось то,
чего все давно ждали: в тяжелом радиофоне космоса совсем потонула
зыбкая пульсация земной связи. Напрасно до предела выдвигались
параболические антенны, напрасно автоматическая радиостанция, гудя от
напряжения, шарила по диапазонам: экраны осциллографов были пусты, как
снега на Плутоне, а из динамиков доносилось только пугающее
разноголосо-хриплое пение космоса.
Пустота словно бы еще углубилась, ощутимой тяжестью ложилась на
душу. Кубиков все чаще вспоминал слова Маши о необходимости
присутствия детей на корабле, и эта мысль уже не казалась ему столь
парадоксальной. От тягостных, словно бегающих по кольцу мыслей он
уходил в кают-компанию, устраивал там головоломные дискуссии о
легендарных летающих тарелках, о гипотетических встречах с иными
цивилизациями. В ход шла любая небывальщина. Но командир сам
чувствовал, что все его усилия словно бы попадали в мягкие, как
распушенная вата, облака Венеры.
- Ничего, - бодрился Иван Сергеевич. - Все проходит, пройдет и
это.
И пытался развивать ни на чем не основанную, по-видимому,
специально по случаю выдуманную философскую концепцию:
- Космос неравномерен. В нем все концентрируется в точки или в
полосы. Недаром с одной стороны - крайняя плотность материи, с другой
- крайняя пустота. Сейчас у нас полоса невезения, то есть полоса
пустоты. Но пересечем же мы ее. И тогда услышим Землю, может, даже
лучше, чем с Плутона...
Он успокаивал других. А себя не мог успокоить.
Однажды Кубиков, зайдя к нему в каюту, увидел на столе раскрытый
блокнот со стихами. Одно было не окончено: