"Алексей Рыбин, Виктор Беньковский. Ослепительные дрозды " - читать интересную книгу автораздесь уже много раз и каждое следующее посещение приносило ему новые,
неожиданные открытия. Помещение, где проживал Алексей Полянский уместнее было назвать залой - на взгляд Огурцова, площадь комнаты была значительно больше тридцати квадратных метров. Ненависть соседей к непутевому жильцу, отчасти, и обуславливалась размерами занимаемой Алексеем жилплощади, которую они в приватных беседах иначе как "хоромами" никогда не называли. Несмотря на свои внушительные размеры, комната Полянского выглядела тесноватой - столько было в ней вещей, мебели, да и не только мебели - от прямоугольной формы помещения не осталось даже воспоминания, так оно было загружено всяческими ширмами, шкафами, полками, столиками и столами, стойками с радиоаппаратурой, но это все еще куда ни шло. Помимо того, что, собственно, должно бы находиться в жилой комнате, как бы экзотично не выглядела та или иная вещь, к примеру, чучело медведя или голова оленя, торчащая прямо из простенка между окон - это, как говорят театральные режиссеры, "может быть". Но небольшой переносной забор, какими обычно ограждают толстых женщин в оранжевых жилетах крушащих ломами асфальт на проезжей части улицы, от основного потока автотранспорта никак нельзя было назвать обычным предметом обстановки. На секции забора, которая стояла в комнате Полянского рядом со входной дверью висел знак - "кирпич", указующий на то, что проезд транспорта за знак не разрешен. За знаком, собственно, находилось, как называл эту часть комнаты хозяин, отделение "для спанья" - за несколькими разнокалиберными ширмами среди которых была одна очень дорогая, по крайней мере, с виду - старинная, с золотой вышивкой по синему, шелковому полю. Рисунок, впрочем, настолько потемнел от него, то непонятно было, изображены ли там китайские драконы или древний художник просто оставил на ширме какие-то надписи на санскрите, возможно, назидательного характера. Внимательный же исследователь, поработав мокрой тряпкой и набравшись терпения, смог бы докопаться до истины и выяснить для себя, что ничего назидательного, равно, как и представляющего интерес для фольклориста, зоолога или ботаника на ветхом шелку изображено не было. Напротив, очень легкомысленной оказывалась при внимательном рассмотрении ширма - голые женщины, причем, изображенные не очень искусно, а, скорее, кое-как, впопыхах, неряшливо и неталантливо - голые женщины золотой нитью были вытканы на ней. В отделение "для спанья" Огурцов никогда не заходил - эта часть комнаты не предназначалась для чужого глаза, разве что некоторые из дам, посещавших гостеприимный дом Полянского удостаивались чести оказаться в святая святых - но никаких отзывов о таинственном "для спанья" от них никто никогда не слышал. Возможно, молчание это было вызвано особенностями физиологии Полянского, или чего-то другого - но никто, из посетивших "для спанья" дам ничего об этом месте не рассказывал, напротив, они словно бы старались не вспоминать о случившемся и всячески уходили от темы, когда она неожиданно всплывала в девичьих задушевных беседах. За забором, украшенным знаком, запрещающим движение, всегда было темно - многочисленные ширмы и шкафы, отгораживающие берлогу Полянского от всех и вся скрывали от посторонних глаз то, что таилось в отделении "для спанья". Часть потолка над "спаньем" была затянута темным шелком, вероятно, украденным из какого-нибудь театра или дома культуры, ибо, к слову сказать, Полянский никогда ничего не покупал в магазинах. Кроме еды, разумеется. Хотя и еду, большей |
|
|