"Алексей Рыбин, Виктор Беньковский. Ослепительные дрозды " - читать интересную книгу автора

- 7.62, - не задумываясь ответила регулировщица Глаша и сунула под мышку
красный флажок

Не сын ли это ваш, милорд?
У.Шекспир. Король Лир.
На Петровской набережной нахимовцы жрали скумбрию.
"Рыбкой пахнет", - мог бы сказать какой-нибудь гуляющий в этот погожий
августовский день по площади Революции маленький мальчик, а папа или мама,
контролирующие его действия и следящие за безопасностью своего чада объяснили бы
ребенку, что это за рыбка, где она водится и как отважные рыболовы добывают ее
из суровых морских глубин.
Сын же, одетый в веселенький серый, а, возможно, случись так, что сегодня у
него был бы какой-нибудь личный, вроде дня рождения, праздник, синий костюмчик,
кивал бы стриженой головкой и мотал на гипотетический ус.
Однако не было на площади Революции ни мальчиков, ни девочек - все они сидели
за школьными партами, а те, что не сидели - лежали. Лежали дома, используя
единственную возможность на некоторое время забыть о школе, институте или ПТУ, а
именно - получить у врача справку о болезни. Некоторые, конечно, не лежали и
справки их были получены обманным путем, но числом своим они наверняка уступали
детям честным, порядочным и обязательным.
В порядке вещей было отсутствие на улицах среди рабочего дня мальчиков и
девочек, подростков и отроковиц - те, что иной раз и попадались взгляду
деловитых прохожих, выглядели настороженными и вызывали у прохожих же мысли о
том, что совесть праздношатающихся детишек явно не чиста, что они, скорее всего,
прогуливают часы занятий и, тем самым, достойны всеобщего презрения и, даже,
порицания.
Вообще, улицы города выглядели довольно пустынными. Взрослым, ведь, хотя и не
нужно было ходить в школу, но на работе присутствовать следовало ежедневно.
Поэтому вонь, распространяемая группой нахимовцев, невесть по какому случаю
оказавшихся в тот день не в Училище, а на Петровской набережной не смутила
обоняния ни детей, ни взрослых - площадь Революции, по крайней мере, та ее
половина, что ближе к Неве, была пуста. Теплый ветер гнал низкие облачка пыли по
гравийным дорожкам, тихо шелестели листья деревьев и не было на площади не то,
что людей, но даже собак и кошек.
Высокий юноша, нетвердыми шагами следовавший через площадь по направлению к
Кировскому мосту чувствовал себя в этом одиночестве двояко - с одной стороны,
его радовал хотя бы внешний покой - о внутреннем говорить не приходилось, не
было его, внутреннего покоя - но, хотя бы, никто перед глазами не маячил, не
путался под ногами, не толкался и не шипел вслед каких-нибудь гадостей, что было
для одинокого юноши делом обычным. С другой - странное беспокойство овладевало
им, и, чем ближе подходил он к набережной, тем более оно усиливалось.
Фамилия единственного прохожего, случившегося в этот час на площади
Революции, была Огурцов.
Хоть и был он, Огурцов, человеком увлекающимся, склонным более к
романтическому взгляду на окружающую его действительность, нежели к трезвому ее
анализу, однако кое-какой жизненный опыт имел и этот опыт говорил ему, что чем
ближе он подходит к млеющим юношам в форме, тем больше вероятность того, что его
стошнит прямо посреди площади Революции - стошнит истово, с земными поклонами, с
кашлем и стонами, стошнит громко и живописно.
Разумом Саша (так звали Огурцова) понимал, что нехорошо это, если стошнит его