"Святослав Юрьевич Рыбас. Зеркало для героя" - читать интересную книгу автора

запомнился иным. Отбывали повинность. Лишь неутомимая мать Ивановского да
несколько ветеранов пытались раздуть искру энтузиазма. А вывод? Тридцать лет
назад люди были лучше?
Музыка за окном продолжала играть, мощная, одинокая, но, пожалуй, мало
кем услышанная, как шум автомобилей. Мы пили пиво, продолжали свой разговор,
пытаясь разгадать друг друга. "Ну почему же никого не допросишься проведать
больного в больнице? - спрашивал Ивановский и отвечал: - Зажрался народ". Я
объяснял ему, что-де изменились условия жизни, выросло благосостояние,
усилилась защита обществом каждого, а отсюда - пропадает нужда в старых
формах сплочения ради безопасности. Грустно? По-человечески ли это? А
жизни-то наплевать, по-человечески или нет. Она стала в чем-то гуманнее, в
чем-то жестче. Я вспомнил болезнь мамы, когда ей уже ампутировали ногу из-за
гангрены (а у нее был рак, о чем узнали после), болезнь, приковавшую меня к
родительскому дому, тогда как мне срочно требовалось быть в Москве, где
решался вопрос Моей карьеры; мама выталкивала меня, грозила сорвать бинты,
если я останусь, - я остался. Наверное, ей было легче при мне умирать. Но я
проиграл место директора нашего Филиала-2. Нет, я не жалею о своем решении,
хотя и не горжусь им.
Ивановского покоробило. Я с ним согласился - я рационалист. Но он
почему-то оскорбился тем, что я не спорю. Мы обнаруживали все большее
непонимание друг друга.
По-видимому, нам оставалось либо предаваться воспоминаниям детства,
либо решать общемировые проблемы.
Но в конце концов мне все равно, что думал обо мне школьный приятель, с
которым меня уже почти ничто не связывало. Он смотрел на меня с улыбкой,
словно хотел сказать: "Ну что? Поучил, как надо жить?" Я представил, с каким
торжеством он будет говорить Наталье о моей мягкотелости и прагматизме, - и
признался себе, что мне нечего сказать Ивановскому. Он без меня все знал.
Правда, у меня был к нему один вопрос. Мы допили последнюю бутылку. Я
убрал со стола и предложил спуститься в магазин, надеясь, что Ивановский
откажется и тогда я смогу поехать к тетке.
Но Толик согласился.
Мы заглянули в комнату отца, обставленную крепкой скромной мебелью.
Здесь ничего не изменилось со времен моего детства: двухтумбовый
канцелярский стол с зеленым сукном на столешнице, железная кровать с
панцирной сеткой, портрет молодых родителей на стене.
Я взял в шкафу пиджак, оделся. Ивановский пролистал лежавшие на столе
материалы для экспертизы, присланные отцу из областного суда. Я сказал,
чтобы он их не трогал.
- Секрет? - Ивановский продолжал разглядывать бумаги, пока я не забрал
их у него.
Пришлось объяснить, что иногда отца как специалиста по
взрывобезопасному электрооборудованию просят дать заключение, но он всегда
неохотно берется за это дело.
- Не хочет отягощать душу, - определил Ивановский.
По-видимому, угадал. Однако его интонация не понравилась мне: в ней
звучало пренебрежение.
- Толик, ты просто уникум, - заметил я. - Ты ведь знаешь, что такое
шахтные аварии...
- Я-то знаю! После войны восстанавливали наспех, чего тут не знать? Все