"Владимир Рыбаков. Тяжесть " - читать интересную книгу автора

это был их сосед, сорок километров разделяло их избы, - Степан Блакушин. Не
было тогда никакой власти в тайге, был только закон справедливости: Степан
Блакушин ушел в землю с разрубленной головой.
Сына своего, только успел младенец пискнуть в белый свет, Нефедов отнес
и сунул в сугроб: либо помрет, либо человеком будет. Вышел человек: зоркие
спокойные глаза, и казался стройным при 140 килограммов костей и мышц. Бил
белку, уважал девушек. Политический учебник "На страже Родины" читал, не как
следы тайги, чтобы думать, - только чтобы знать. На любой вопрос отвечал
по-таежному: справедливость? Справедливость, как тайга, непостоянна, трудно
угадать, что выкинет, трудно понять ее бормотание.
Иногда Нефедов тайком от отца ездил в Биробиджан на базар продать
несколько шкур. Ему было интересно, любопытно вышагивать по тротуарам вдоль
домов, но города он не любил: вонь и дышать трудно. Несколько раз в день из
громкоговорителей, висевших вместо ламп над голова-ми прохожих, шли передачи
на еврейском языке, в киосках продавалась газетенка, наполненная не
понятными никому знаками. Передачи никто не слушал, газету никто не покупал.
С ним, когда он рассматривал витрину книжного магазина, познакомилась
чернявая девушка (полторы бабы на одного мужика в тех краях, это еще хорошая
цифра).
Лидия Израилевна Снобина была странным чудом в глазах Нефедова: ее
детские кости покрывало зрелое женское мясо, характер был таинственным,
поведение неестественным. Она могла осыпать его ругательствами, о которых он
понятия не имел, за то, о чем он и догадаться не мог, могла молчать с яркой
оскорбительностью, нервы ее были выкованы из недоброкачественной стали: они,
казалось, могли выдержать все, затем вдруг ломко лопались. Часто Лидино
высокоме-рие и внутреннее самолюбование (не любила выставлять его напоказ)
коробили Нефедова, но она была так переменчива, что все ее выкрутасы
приходили и уходили, не оставляя большого следа - примерно так, как гроза в
тайге: пришла, ушла, о ней забыть надо и нюхать воздух, не оставила ли
пожар; если не оставила, то найти муравейник и взглянуть, не вернется ли.
Но Лида была не грозой, а бабой, и то, что она не взвешивала слова,
которые произносила в дурном настроении, обрисовывая свое отношение к
Нефедову, было хуже ругательств и криков. На койке - как баба - была ни то,
ни се, но Нефедова тянуло к ней, то ли он ее любил, то ли просто хотел
непонятного, желал прикасаться к нему. Нефедов-старший добродушно
посмеивался над увлечением сына. Однажды поведал ему рассказ матери, умершей
несколько лет назад от боли в поселковой больнице (во время операции то ли
перепутали с чем-то обезболивающее, то ли вечно пьяный врач вообще забыл его
дать).
- В поселке Крупном, что за Байкалом, жила когда-то моя старуха, твоя
мать. И вот однаж-ды, - это было, когда много народу поперли с запада к нам,
кажись, в сорок первом, - так вот в ту пору и пошли подметать улицу поселка
слухи: движется к нам эшелон евреев и у этих евреев на макушке растут рога.
Пошел переполох, никто ведь там и в глаза не видел еврея, - а вдруг и в
самом деле антихрист или еще чего. Железнодорожная ветка была недалече, вот
и бегали смот-реть, кто и с ножом за пазухой. Поезд тогда редко
останавливался возле Крупного. Но однажды стал. Вышли оттуда люди, к ним
боязливо подошли мужики, бабы.
- День добрый.
- Здравствуйте, - ответила ихняя баба, тоненькая такая, - здравствуйте.