"Владимир Рыбаков. Тавро " - читать интересную книгу автора

он часто путал с пониманием.
Костры из заготовленных, ровных как на подбор, поленьев горели иногда и
днем, но только третьей ночью произошло тайно ожидаемое.
Он любил Бриджит, ее глаза с их легкостью помогали жить, тело - приятно
существовать. Но она не была наименьшим злом, которое он искал. Франция тоже
им не была. Значит, свобода не наименьшее зло? Что же тогда? Столько лет
насмарку, что ли? И шкурой своей рисковал для чего, а? Что ж теперь?
Он зачарованно глядел на синь костра, зачастую освобождающую человека
от шелухи бытия, знал, что ответ в нем сидит уже давно - может, и до первого
его дня на свободе. Да, может, он еще там, в Союзе, все знал, но не слушал
невыгодного, смертельно невыгодного...
Он отвернулся от огня и запретил себе беседовать с собой. "Это все от
одиночества. Кругом чужое. А она уехала! Бросила. Напьюсь".
Выбрав из запасов сенатора Булона что-то сорокаградусное, Мальцев стал
представлять себе этот дом своим, а море, что рядом, - нашим.
Новой ночью, облевав пол гостиной, он едва добрался до постели.
Ему снилась мать. Насмешливо улыбаясь, она била сына молотком по голове
и спрашивала, уверенная: "Ну что, вступишь в партию?".
Утром Мальцев, спасаясь от головной боли и чувства внутренней
нечистоты, бродил по комнатам, трогал мебель и пил пиво.
"Пойду на пляж", - решил он.
Потоптавшись, Мальцев подошел к зеркалу, всмотрелся. "Все-таки
любопытно быть робким марсианином. А ведь никто не скажет - за скандинава,
арийца или даже за латинянина могут принять. А ты ведь не просто
варяжонок-славянин. Э! Ты из другого мира. Ты ренегат, потому что пошел
против власти - она ведь продолжает сидеть в тебе. Ты хочешь свободы, а в
тебе продолжает сидеть непримиримость к ней. Ты - урод, хотя этого никто не
увидит".
Пиво начало побеждать головную боль.
"Я все равно пойду на пляж, а через несколько дней поеду назад и найду
работу".
Мальцев говорил себе все, что знал давно и наизусть, но он вновь и
вновь раскрывал перед собой свои истины так, как человек ест перед особенно
тяжелым трудом.
Почище одевшись и пробормотав "смело мы в бой пойдем", Мальцев пошел к
калитке. Проходящая пожилая женщина в ответ приятно оскалила зубы.
- Хороший день сегодня, правда? А как месье Булон, у него все хорошо?
Мальцев автоматически перевел ее слова на русский, и получалось, как у
Чехова, когда говорят слуги.
- Я приехал не с ним, с его дочерью.
"Чего она спрашивает? Да здесь так принято. Но чего она все-таки
спрашивает?" Мальцев старался быть вежливым, но ответ прозвучал все же сухо.
Женщина воскликнула:
- С мадемуазель Бриджит! Помню ее еще совсем маленькой. Как время
бежит. Очень хорошие люди, вежливые, предупредительные. Хорошие соседи...
да, заболталась я. Хорошего вам дня.
"Хо-ро-ше-го в-ам д-ня. - Так говорит, будто леденец жует". Мальцев
долго смотрел женщине вслед. "Может, она деньги Булону должна? Чушь, здесь
люди всюду вежливы. Благополучие рождает вежливость и равнодушие. Им бы
революцию". Мальцев скривился. "Тебе бы только революции".